Было холодно, жутко и безотрадно…
Прошло два дня. Был на исходе третий час ночи. Я собирался уже уходить из редакции домой, когда вдруг резкий звонок телефона заставил меня вздрогнуть.
— Александр Михайлович, имею честь кланяться! — услыхал я голос Шорина. — Позвольте вам доложить, что сейчас на какой-то даче около Лигова задушена женщина…
— Убийца — старик? Она сумасшедшая? — спросил я.
— Да! — ответил Шорин упавшим голосом. — Разве в редакции уже имеются сведения об этом преступлении?
— Нет, я случайно узнал о нем, — успокоил я старого репортера.
— Так позволите дать мне об этом происшествии строк триста? Мрачная картина преступления… — начал он.
— Дайте, но узнайте все подробно, — сказал я.
— Слушаю. Сейчас же выезжаю на место. До завтра.
Я повесил трубку телефона.
Мне стало грустно. Вспомнилась гордая шея и прекрасная голова. Перед глазами заметалось яркое пламя, взвиваясь кверху.
— Неужели погас огонь этих глаз? — спросил я себя вслух.
Мне ответил хриплый бой часов и громкий зевок Алексея за дверью.
Я был уверен, что Шорин на одинокой даче за Лиговом найдет еще один труп… худой, посиневший труп старика с черной язвой на ноге…
БЕГ КОНЦА
Илл. А. Александровского
Он знал эти тревожные ночи. Они были его недугом, тягостным и неизлечимым. Сон бежал глаз, а мысли и воспоминания, словно когтями, впивались в мозг и сердце.
Никто из знакомых Михаила Феодоровича Коркунова, всегда такого спокойного на вид, сдержанного и изящно одетого, никогда не подозревал о его невыносимо тяжелом недуге. Сам же он называл его «бегом конца».
Всякий раз, когда это на него находило и когда в долгие, бессонные ночи он рыдал или хохотал, как безумный, то проклиная, то молясь горячо и исступленно, как язычник, — им овладевало одно воспоминание, а когда и оно, наконец, проходило, оставив в душе мрачное пожарище, то Коркунов знал, что он осунулся и постарел. В зеркале он видел тогда свое желтое, морщинистое лицо, новые пряди седых волос и мертвые, тусклые глаза.