Отчаяние

На этот раз Гиммлер не соблюдал нормы выработанного годами партийного этикета: не стал интересоваться процентами выпуска продукции, не расспрашивал о новшествах, которые внедрены на предприятиях, и не давал практических советов, как это было обычно принято.

– Какие у вас связи с американским деловым миром? – сразу же спросил он.

Дорнброк посмотрел на Амброса и ответил:

– Такой вопрос в устах рейхсфюрера СС звучит как предписание идти в тюрьму за связь с врагом…

– Господа, этот вопрос серьезен, значительно более серьезен, чем вы можете предположить…

– Следует понимать вас так, что рейху сейчас понадобились наши контакты с людьми большого бизнеса в США? – продолжал Дорнброк. – Для быстрых переговоров с ними по каким-то экстренным вопросам?

– Да.

– Но ведь не далее как год назад такого рода контакты могли привести к гильотине – даже таких верных движению людей, как я или Амброс…

– Мои контакты, – заметил Амброс, – практически невозможны, потому что русские опубликовали документы о газе «циклон» в Аушвице…[245] За работу над этим газом отвечал я, рейхсфюрер…

Дорнброк поморщился:

– Э, Амброс, не надо так!.. Дело есть дело, и если бы не вы занимались этой штуковиной, то СС поручило бы работу другим людям. Вы выполнили заказ руководства быстрее остальных – это лучшая визитная карточка для серьезного представителя делового мира… Если рассуждать по-вашему, то мои дела обстоят значительно хуже, потому что мой старший сын Карл расстреливал коммандос и помогал Эйхману в делах с евреями. Но разве я могу отвечать за действия моего сына? Не вы же работали с «циклоном» в Аушвице. Но я хотел просить вас, рейхсфюрер, объяснить нам, в чем смысл этих контактов. Во имя чего? Цели?

– Об этом я проинформирую вас, господа, если вам удастся найти солидных контрагентов, которые бы согласились выслушать нас самым серьезным образом.

Дорнброк отрицательно покачал головой и сказал:

– Рейхсфюрер, если когда-нибудь, где-нибудь и кто-нибудь решится повторить ваш эксперимент, в общем-то великолепный эксперимент, я бы посоветовал этому человеку не делать той главной ошибки, которую сделали вы…

– Я никогда не знал ненависти к евреям, – отпарировал Гиммлер. – Наоборот, я испытывал физическую боль, подписывая приказы на проведение акций против этого племени. Не мне говорить вам о том, что это за страшное бремя – бремя ответственности за судьбу нации и за ее будущее. Во имя будущего Германии мы пошли на то, что каждый безответственный обыватель волен трактовать как вандализм…

– Похоже, что вы оправдываетесь, рейхсфюрер, – сказал Дорнброк, и Амброс поразился, как сейчас говорил его коллега с третьим человеком партии. Он говорил сейчас с Гиммлером, не скрывая своей жалости к нему. – Я имел в виду иную ошибку, – продолжал Дорнброк. – Сначала вы считались с нами, с мнением фюреров экономики, но потом отмахнулись от нас, отделываясь присуждением ежегодных премий имени Гитлера… Вы поставили нас в положение солдат, но маршал не может стать солдатом, как бы ни был исполнителен. Вы начали предписывать людям дела лишь слепое исполнение ваших планов. После того как был изгнан Шах, мы оказались приказчиками. А мы не приказчики… Если бы мы продолжали союз равных, то англичане и американцы не стояли в Дюссельдорфе, рейхсфюрер…

– Вы забываетесь, господин Дорнброк! Помните, с кем вы говорите!

– Я помню, с кем я говорю! Я говорю с одним из тех, кто поставил Германию на грань катастрофы, а потом пришел ко мне с вопросом: «Где же ваши связи с деловым миром Штатов? Нам нужен мир…»

– Что?! Да я брошу вас в тюрьму!

– А кто тогда будет гнать для вас из последних запасов стали танки и орудия? Кто? – Он обернулся к своему спутнику: – Оставьте нас наедине с рейхсфюрером, Амброс.