«Психопат. Просто кончилась пленка в кассете. Чего мне сейчас-то пугаться? Ведь один. И свободен. Уверял себя, что дорожу жизнью только из-за детей. Значит, врал себе? Вообще, люди врут себе чаще, чем другим. Чужие могут схватить за руку, а сам все себе простишь».
Люс посмотрел на часы: было 10.20.
«Пора спускаться вниз… Пока оденусь… Он велел мне одеться как оборванцу. Расхотелось мне что-то идти в этот мужской бардак… Не хочется, и все тут. Господи, подумаешь, Хоа обидится… Ничего страшного. Я, конечно, благодарен ему за то, что он здесь для меня сделал… Если бы я ходил и спрашивал у каждого встречного азиата: „Что вы знаете про визит Дорнброка?“ – меня бы давно засекли. У старика Дорнброка здесь наверняка есть свои люди. А так я собираю материалы к новому фильму о трагедии Востока. Пусть не поверят. Я сам просил Хоа показать мне здешние злачные места, которые типичны для постколониального общества… Но он ведь мне навязывал этот морской притон… А снять бы там, конечно, было здорово…»
Люс достал из чемодана свои мятые, закапанные краской джинсы, которые когда-то были настоящими белыми «Ли», надел рубашку хаки, но, подумав, снял ее. «Решат, что я какой-нибудь военный янки из Вьетнама. Отлупят еще. Лучше надену синюю. Жарко, правда, но это будет в самый раз».
Одевался он сейчас, как и думал, лениво, чуть заторможенно.
«А „Сестра Керри“ сегодня смотрится как слащавое мещанство, – рассуждал Люс, натягивая мокасины, – черт меня угораздил зайти в кино. Надо беречь первые впечатления. Любил этот фильм, любил Драйзера – так нет, черт меня потащил в кино! Там же никакой информации – одни сантименты. Впрочем, мне предстоит в жизни сыграть роль Оливье, когда будет процесс с Норой. Хотя тот был метрдотель и ему важны были его привычные условия: дом, манишка и положение в обществе. А мне хоть в конуре, только б работать».
Было 10.28. На улицах только-только зажигались огни.
«Хоа точен. Наверное, сейчас он подходит к стоянке такси. Чудак, почему бы не прийти сюда? – подумал Люс. – Хотя он объяснял: раньше англичане запрещали цветным входить в отели. Демократы, ничего не скажешь. А теперь цветным можно всюду ходить, но разве сразу выдавишь из человека то, что закладывалось столетиями? Черт, ну почему мне так не хочется идти в этот морской бардак? А чего мне хочется? Сесть в самолет, и вернуться в Берлин, и сказать Бергу, что я уже почти все нашел? А он спросит: „все“ или „почти все“? Он страшно рассказывал, как погибли его жена, сестра, дети… „Моя сестра была ангел… Ее звали Кэтрин. В Греции мне говорили, что это имя бывает у женщин двух противоборствующих характеров: либо это святые и страдалицы, либо своенравные грешницы“. Интересно, зачем он это рассказывал? Она всегда улыбалась, даже когда он беспробудно пил, работая нотариусом. „Она тайком продавала что-то, и дети были сыты, и всегда встречала меня с улыбкой, потому что она понимала, из-за чего я пью. Она понимала лучше всех врачей, что алкоголизм – это социальное заболевание. Или болезнь талантов. Когда спивается безвольная шваль – и лечить-то не стоит, туда ей дорога…“ Люс спрятал блокнот в карман синей рубашки и взял ключ с тяжелой бронзовой бляхой, на которой был выбит номер его комнаты – 19.
В это время раздался телефонный звонок.
– Алло! – сказал Люс, проклиная себя за то, что снял трубку.
– Хэлло, Фердинанд, это Джейн. Вы должны мне гинею: я нашла доктора!
– Я всегда путаюсь в ваших деньгах. Гинея – это больше фунта или меньше?
– Ладно, дадите пенс. Я знаю, что немцы самая скупердяйская нация в мире. Вы можете сейчас приехать в клуб?
– У меня встреча.
– Когда?
Было 10.32.
– Меня уже ждут.
– Что-нибудь важное?
– Не то чтобы очень. Но я просил мне помочь одного человека…
– Этот человек мужчина или женщина?
ebooksa