– Ишь, уподобил нас клейменому! – издевались торговцы. – Пожалел пыль, попираемую сандалиями достойных!
– Если имеешь столь же много денег, как жалости, то выкупи его, не скупись!
– Выкуплю! – крикнул мастер в толпу. Лиц их он не различал. Все они слились в одно большое орущее пятно.
Тощий уже отбежал к своим и о чем-то шептался то с одним, то с другим, шныряя в толпе и размахивая руками. Услышав о выкупе, он привстал на цыпочках, вытянул петушиную шею в ознобных пупырышках, прокричал:
– Давай полталанта и забирай товар!
– Хо-хо-хо! – грохнула толпа.
– Полталанта? Ого-го!
Лог схватился за пояс, тут же вспомнил, что передал деньги стратегу, но, обескураженный и неловкий, продолжал шарить, нащупывая несуществующую сумку.
– Нищий! – закричал хозяин раба. – Дайте ему самому на пропитание жалкую халку!
– Вор! С кого ты снял богатый кафтан?
– Бить его!
Камень, брошенный умелой рукой, рассек мастеру лоб. Он зажал рану ладонью, попятился от звереющих торговцев. Видя его замешательство, они напирали все смелее, и их палки затрещали по рукам и плечам Лога. Вдруг кто-то спиной прикрыл мастера. Кто, Лог не видел: кровь лилась сквозь пальцы, застлала глаза, но по голосу узнал Астидаманта.
– Кровяные крабы! – трагическим подвывом остановил толпу поэт, лупя по головам свернутым в трубку пергаментом. – Убойные скаты! На кого подняли липкие клешни вы, дряннейшая порода из людей?
Астидаманта хорошо знали за его неуемный и буйный характер. Толпа попятилась.
– Что стоят ваши макрельи души? – уже ораторствовал поэт. – За один обол семь штук на шнурок, как зябликов! А это, – кивнул на Лога. – Посол от скифов. Сто тысяч воинов стоят под стенами Ольвии! Не знали? Кто хочет утопить добрый город в море эллинской крови? Ты? Вот я сейчас тебя!
Астидамант поймал одного торговца за неряшливый, но из дорогой красной гиматеи широкий хитон, подтянул к себе, треснул трубкой по лысине.
– Клянусь богами, я люблю его! – вскрикнул лавочник. – Не хочу крови, хочу процветания Ольвии как гражданин и патриот!
– Да? – с усмешкой переспросил поэт. – Кто еще любит моего друга?
Он оторвал взгляд от студенистого лица торговца, но тех, к кому были обращены слова, уже не было. Лавочники разбежались. Тогда поэт развернул торговца, дал увесистого пинка.
– Беги, догоняй! – напутствовал он. – Обвини Астидаманта в измене за то, что он приладил сандалию к твоей патриотической заднице.