Выживая — выживай!

— Убирайся прочь! Разговор будет завтра! А сейчас я могу только придушить тебя!

— А как же …. Как же она?

— Хвала Господу, что вас никто не увидел! Проснется и уйдет сама! И ни слова, что я видел вас! Понял?

— Да, да! О, как вы добры ко мне… к нам! А мы, …. мы заслужили самого строгого наказания!

— Да, самого строгого! И не сомневайся, оно последует! А теперь вон!

И для скорости мыслей и действий Сергий наградил сына крепким подзатыльником. Анастасий, спешно одевшись, бросился к дверям базилики. Сергий проследил за ним, пока тот не скрылся из вида.

Затем он неторопливо обошел еще раз портики сада, словно лев, загнавший, наконец, свою добычу, специально оттягивая время, чтобы сполна насладиться своим триумфом. Там в глубине сада лежала она, во всей своей бесстыдной природной пугающей красоте, там, в этом саду, в этом Эдеме, лежал подарок, посланный ему кем-то на склоне его почтенных лет и славной карьеры.

Он начал потихоньку пробираться к ней, раздвигая рукой непослушные заросли сада. Нет, он, конечно, не воспользуется ее положением, …..ведь он священник, ……он давал клятву соблюдать целибат, он папа римский и наместник самого Апостола на земле, его положение, его роль обязывают его быть выше всех этих дьявольских искушений. Он,….он всего лишь ненадолго посмотрит на нее,…. спящую,…. насладится красотой, на которую только способна природа и Творец ее,….. ведь никогда более ему уже не суждено будет увидеть подобное,…никогда,…никогда….Он должен взглянуть на нее, он никогда не простит себе, если сейчас повернется и уйдет прочь из этого сада. А вот и она, и по-прежнему спит, и слава Богу, а он, он подойдет к ней всего лишь на минуточку…. Всего лишь посмотреть на это чудо, …..но как же она обольстительна, как же она хороша!

Он очутился перед ней и опустился на колени. Мароция лежала на спине, нахально являя свою наготу миру. Папа приблизился к ней и, не находя в себе смелости коснуться ее, начал жадно вдыхать ноздрями запах ее тела. Странным и страшным, наверное, показалось бы это зрелище тому, кто случайно забрел бы в этот миг на эту дьявольскую полянку. Главный иерарх церкви дрожащим хищным шакалом склонился над спящей красоткой, чья юность и свежесть, казалось, свидетельствовали о бесспорной ее невинности и искренности.

Он приблизился к ее лицу, ощущая на себе ее дыхание, приблизился к черной копне ее волос и вдохнул их пряный запах. От сладострастия папа на мгновение закрыл глаза, наслаждаясь моментом и пытаясь навсегда запомнить этот аромат. Открыв глаза, он невольно вскрикнул от ужаса. Мароция глядела на него, глядела недопустимо спокойным для такого момента и преступно насмешливым взором!

Сергий инстинктивно закрыл лицо руками и отвернулся от нее. В этот миг весь мир для него скрутился в одну маленькую точку, его имя, его авторитет, авторитет вверенной ему церкви внезапно оказался в руках этой щуплой нагой отроковицы с порочным взглядом. Сергий зажмурился, он призывал все силы Небесные унести его немыслимым путем отсюда прочь, он проклинал себя за то, что не удержал себя от посещения этого дьявольского сада. Поистине, и после убийства папы Стефана Люцифер и его слуги не покинули это место, губя всех, кто заходит сюда!

Вдруг он почувствовал, как его епископский палий начал скручиваться в узел и, повинуясь злой воле, неумолимо склонять голову вниз. Он открыл глаза, страшась и желая одновременно. Мароция, все с той же лукавой усмешкой, своими маленькими пальчиками держала его за священный атрибут власти папы над этим миром и плавно, но настойчиво тянула его к себе. Последнее, что запомнил папа Сергий, были ее черные бездонные глаза, на дне которых мерцали огоньки ада, и совершенно странный, определенно сладкий, вкус ее губ.

Эпизод 2. 1661-й год с даты основания Рима, 21-й год правления базилевса Льва Мудрого (август 907 года от Рождества Христова)

Следующие дни папа Сергий Третий весь светился от счастья переполнявшего его душу. Помимо радости плута, успешно провернувшего рискованное дельце, помимо собственно мужской гордости от одержанной в немалых своих годах очередной победы, основной долей в эйфории, охватившей его, стала та самая страстная и полубезумная любовь, которая иногда вспыхивает у пожилого человека к юному предмету своего обожания. Мысли о чудовищном своем грехопадении, конечно, ненадолго посещали его сознание, но всякий раз им самим же легко изгонялись. О ней, только о ней одной он думал, совершая рутинные часовые литургии, ей, только ей одной он давал Святое Причастие во время мессы, только ее губы, казалось, он ощущал, когда почтительно протягивал свою руку для поцелуя верующим. Слуги, конечно же, заметили перемены в его поведении, но сочли это явной благодатью Небесною, ибо понтифик отныне пребывал в благодушнейшем настроении, чем многие нечистые на руку члены паствы его даже успели с корыстью воспользоваться.

В число этих жуликов, разумеется, никак не мог попасть его сын Анастасий. Сергий уже на следующий день, приняв грозный вид оскорбленного в своих чувствах учителя, христианина и служителя Церкви, самым страшным образом отчитал своего сына за содеянное, наложил на него тяжеленную эпитимью и пообещал, что отправит Анастасия священником в одну из африканских церквей, если хотя бы минимально заподозрит Анастасия в продолжении его связи с Мароцией. Анастасий был до глубины души напуган и пристыжен и, к позору своему, даже не осмелился спросить, каким же будет наказание для его возлюбленной. Сергий выведал у него все — оказалось, что встречаются они еще с весны, и что инициатором-искусителем в их страсти была сама Мароция, в то время как Анастасий пусть и робко, боясь ее обидеть, но долго сопротивлялся, страшась смертного греха. В итоге Сергий сменил гнев на милость, но эпитимья, сама собой, осталась в силе.

Однако, ближе к пятнице, состояние души папы начало вновь испытывать признаки грядущего шторма. Первым делом свое место в его сознании занял понятный страх и неуверенность, а не было ли все это единичным капризом избалованной и распутной красавицы, ловко воспользовавшейся создавшимся моментом и теперь получившей повод вить из него веревки? Далее тревожной колонной вошли мысли, а что, собственно, надлежит делать дальше, как отныне поступать и вести себя по отношению к Мароции, и, главное, как дать понять, что он ….. хочет продолжения? До сей поры складывавшиеся обстоятельства сами собой привели его к нежданному и невиданному триумфу в его амурной биографии, сейчас же предстояло самому проявить инициативу, …. но как? Размышления на эту тему очень скоро сменились душевными терзаниями, ибо коварная совесть, воспользовавшись моментом, атаковала его упреками относительно его поведения, несовместимого с предназначенной ему Небом и Церковью роли.

День пятницы он встретил, проворочавшись всю ночь в своей постели, и утренние службы провел в весьма помятом виде и сумрачном настроении. Завтрак помог ему взбодриться, а уже перед самими занятиями с учениками Сергий решил, что не будет лишним, если он осушит кубок фалернского. Подходя к дверям библиотеки, где проходили уроки, он еще издали увидел ее. Мароция хорошела с каждым днем, точнее с каждой неделей, ибо в промежутках между занятиями Сергий практически не видел ее. Папа впервые за долгие дни с радостью помянул жару, установившуюся в Риме, благодаря которой на Мароции было легчайшее платье, чья снежная белизна буквально слепила глаз и невыразимо маняще смотрелась на ее загорелой фигуре. Ровесники роем кружили вокруг нее, обмениваясь шутками, причем было заметно, что каждый старался обратить на себя ее внимание. К группе молодежи присоединился было и Анастасий, однако, завидя Сергия, тут же испуганно шмыгнул в библиотеку. Мароция же каждого парня приветливо поцеловала в щеку, отчего Сергий нахмурился и, подойдя к молодым людям, дал им возможность обнаружить себя и, таким образом, прекратить излишне развязное общение.

Ученики почтительно поклонились, а Сергий, осеняя каждого подростка крестным знамением, протягивал тому руку для поцелуя. Настала очередь и Мароции, она взяла его руку своими почти невесомыми пальчиками, и папа почувствовал одновременно с прикосновением ее губ, как она своими коготками больно вонзилась ему в ладонь. Приподняв на него глаза, она одарила его улыбкой из смеси почтения и лукавства, и Сергий ничего не придумал более, как еще раз произнести над ней слова благословения.

Начался урок. На этот раз, после долгого перерыва, вызванного приступами недомогания у папы, было решено посвятить день Священному писанию и обсуждению с учениками жития святых и мучеников Церкви. Надо отдать должное папе Сергию, понтифик давал себе и своим ученикам определенную свободу мыслей для разговоров на темы, в то время воспринимавшиеся единственно как догмы, микроскопическое отклонение от которых незамедлительно считалось тягчайшей ересью. Естественно, исполняя свои обязанности на престоле Святого Петра, Сергий не позволял никому какое-либо вольное восприятие Слова Божьего, но на занятиях с учениками разрешал умышленное послабление не только себе, воспринимая это как некий отдых своему мозгу от сковывающих оков Священной догматики, но и ученикам, в чьи слова понтифик внимательно вслушивался, пытаясь обычно понять, собственные ли это размышления подростка, или нечто втолкованное ему в голову семьей, а, следовательно, не появляется ли смысл эту семью изучить дополнительно в части наличия еретических размышлений. Впрочем, тут нелишне будет напомнить, что наказанию за ересь в десятом веке еще было далеко до изуверских форм, которые последуют спустя несколько веков, явившись ответной мерой Церкви перед лицом начавшихся реформационных раскольничьих процессов.

Папа усадил учеников на скамьи вокруг себя и повел неспешный разговор. Рассказчик папа был, безусловно, выдающийся, и истории о муках первых христиан в языческом Риме сопровождались столь подробным и красочным изложением, что это произвело огромное впечатление на всегда и во все времена ироничных до цинизма подростков. Смерч восторга вызвал у них рассказ Сергия о семерых отроках Эфеса, которых, за отказ принести жертвы идолам, император Деций Траян велел заживо замуровать, однако юноши заснули волшебным сном и проспали целых полтора столетия, после чего, как ни в чем не бывало, послали одного из своего круга купить всем хлеба. Но даже вечно смешливая Мароция передернула своими смуглыми плечиками, когда услышала об обстоятельствах казни Святого Лаврентия3, а все ученики испуганно закрестились.