Слова Джунаид-хана перенесли Кейли в далекий Львов, на его узкие улочки, в тихий особняк, построенный еще шляхтичем Юзефом Понятовским, дослужившимся до маршала у Наполеона Бонапарта. Кто только не зарился на этот красивый дом с причудливыми беломраморными колоннами, построенный в стиле барокко, но его баснословная цена отпугивала всех. Только Фишман-старший, ворочавший миллионами, прибравший к рукам многих влиятельных польских панов, смог приобрести это родовое имение. Львовский коммерсант учил сына: «Запомни, сынок, человек стареет, умирает, золото же не подвластно годам, оно всегда в силе. Никто желтым металлом не брезгует — ни короли, ни нищие! Я бы качал золото из воздуха. Все земное, даже неземное, пропитано золотой пыльцой. А глупцы и не ведают о том…»
Когда Изя Фишман давал согласие служить в английской разведке, то такое решение принял, вспомнив уроки своего отца, ибо всем нутром почуял, что на новой службе есть чем поживиться: «О, Азия еще так целомудренна, что там можно ковать золото руками самих же азиатов! Из капель — море, из миллионов — миллиарды. Это и есть та река, которая «притекает», но не «утекает».
Вот что напомнили английскому эмиссару джунаидовские слова. «Скупость не порок, а добродетель…» — чуть не проронил Кейли. Но он отогнал не ко времени нахлынувшие воспоминания — надо в два уха слушать Ибрагим-бека. Тут Кейли не сразу мог взять в толк, что хочет сказать сей неумытый басмач, на которого военное министерство Англии имело свои особые виды. Эмир-то — пустое место, труслив, разуверился в победе, но у него имя в мусульманском мире, его пока можно использовать как знамя. Правда, знамя-то с пятнами, изрядно изодранное. Зато казна его еще не настолько оскудела, чтобы Кейли мог так легко исключить «его величество» из игры. Оказывается, пока Кейли предавался мечтам, Сейид Алим-хан только что соизволил выступить. «Своей властью» он уже назначил Ибрагим-бека… наместником в Бухаре, которую еще предстояло отвоевать у Советов. Так наперед было предписано эмиру. Боже мой, боже мой! Что мелет этот бандюга?! Ибрагим-бек почему-то говорил не по сценарию. Ах, слюнтяй! Так Кейли подумал об эмире. Этот не пересказал Ибрагим-беку заранее наставления эмиссара, и теперь этот разбойник всю обедню испортит.
— Я исполню свой долг, — Ибрагим-бек ощупывал эмира дерзким взглядом. — Предписания высокого мусульманского комитета для меня — закон! Мне храбрости не занимать. На моей родине, в Локайской долине, немало верных мне людей. Я соберу по всей Восточной Бухаре преданных мне и поведу их на красных, отправлюсь туда хоть сейчас. Я омою их кровью землю своих предков! Но я не уверен, что после того, как я сделаю всю грязную работу, там не явится на готовенькое с фирманом его величества и со своей новенькой печатью верховный главнокомандующий воинства ислама…
— Боже мой, о чем вы вспомнили, друг мой?! — перебил Кейли. — Вы, насколько я понял, завели речь о покойном Энвер-паше… Мы действительно благоволили к нему, послали его в Туркестан к вам на помощь. Но, видит бог, мы до сих пор не ведаем, почему вы, ваше величество, — Кейли бросил укоризненный взгляд в сторону эмира, — отстранили тогда Ибрагим-бека, такого талантливого полководца, и доверили армию Энверу…
— Но вы же сами его послали! — Эмир возмутился вероломству англичанина.
— Да, послали… Боже мой! Боже мой! — Кейли имел привычку к месту и не к месту повторять эти слова. — Как преданного делу ислама человека! Но ничего вам не советовали. А Энвер-паша не смог тогда овладеть Душанбе, потерпел поражение под Байсуном и Кабадианом…
Эмир только пожал покатыми женскими плечами: душа его, возмущенная цинизмом англичанина, клокотала гневом. Его, самого эмира Бухары, так унизить, отшлепать как мальчишку! В старое доброе время болтаться бы этому пучеглазому на виселице. А ведь он укрыл, спас его в Бухаре, когда за ним по пятам гнались чекисты. В Мешхед переправил… Неужели он, Кейли, не помнит, что сам распорядился сместить Ибрагим-бека, назначить Энвер-пашу, зятя турецкого султана…
— Ибрагим-бек тоже хорош! Оставил Энвера под Душанбе, — Джунаид-хан укоризненно покачал головой. — Ушли вы, от Энвера откололись Ишан-Султан, Фузайла Максум…
— Вы-то, хан, сами тоже пятки смазали, — огрызнулся Ибрагим-бек. — Блестели, прямо как головы ваших плешивых нукеров…
— Я ждал вас в Хиве, но сигнала вашего так и не дождался. Я собрал под свое знамя тысячи храбрых джигитов. А вы, оказывается, перегрызлись, дело загубили, а теперь тут вот жалим друг друга…
— Будешь жалить, если всем цена равна, — Ибрагим-бек кинул злой взгляд на эмира. — И тем, кто воду носил, и тем, кто лишь кувшины бил…
— О аллах! — Эмир раскосо закатил глаза к небу, сморщился, будто придавил зубами незрелую алычу. — Вразуми этого ревнивца! — И, уже обращаясь к Ибрагим-беку, плаксиво произнес: — Нельзя меня, мой друг, всю жизнь укорять старым. На то была воля всевышнего… Девять лет прошло, бренное тело покойного уже с землей смешалось, а вы все не угомонитесь. Забудьте старое, мой друг. Вы — единственный и неповторимый полководец армии ислама…
Опасаясь, как бы страсти не разгорелись, эмиссар решительно поднялся с места. Эмир застыл в ожидании: что скажет этот наглец? Ведь от смещения Ибрагим-бека Кейли внакладе не остался: зять турецкого султана оказался гораздо догадливее басмаческого предводителя, преподнес в дар англичанину золотую корону византийского императора. Древняя корона перебывала до этого во многих руках, так что не сохранила первоначально оправленных в нее драгоценных камней, но зато много весила. Чистым, червонным золотом…
— Угомонитесь, друзья мои! — Кейли оглядел всех, будто видел впервые. — Ничьей в том вины нет. Лучше послушайте…
И английский эмиссар, взяв бразды разговора в свои руки, изложил детально разработанный план вторжения басмаческих сил в Среднюю Азию.
— Мои верные люди сообщают, — продолжал Кейли, — что дайхане недовольны Советской властью. У них стали объединять даже кур, отбирать единственную козу… Нашим людям удалось кое-где внедриться в местные Советы, и они теперь помогают властям перегибать палку, подливают масла в огонь. Все это нам на руку. Словом, плод наливается соком, к весне он созреет окончательно. Истина известная — зрелый плод надобно срывать! Надеюсь, никто из вас не сомневается в успехе нашего предприятия? У большевиков есть крылатая фраза: «Из искры возгорится пламя». Умно сказано — слов нет. Вот мы и разведем из маленьких костров большой пожар. — Эмиссар мечтательно прикрыл веки. Ему чудились звон — не клинков, а золотых монет царской чеканки, высыпаемых из ковровых хорджунов, — переливы золотых ложек, посуды. Все это обещал эмир, если Ибрагим-бек сумеет зажечь басмаческий пожар в Локайской долине и вывезти оттуда некогда спрятанные золотые изделия. Англичанин без обиняков дал знать Ибрагим-беку, что покойный Энвер-паша был щедрым человеком… Да не оскудеет рука дающего! А он, Кейли, к тому же и коллекционер, собирает золотые безделушки, монеты, древние фолианты, старые-престарые статуэтки, медные и бронзовые фигурки, которые можно разыскать в старинных крепостях, в курганах. Азиатам же зачем они?
Ибрагим-бек многозначительно ощерился, оскалил крупные кариесные зубы. Посулил привезти такое, чего даже в сказочной Индии не сыщут. Кейли довольно улыбнулся, прикрыл короткими пухлыми пальцами глаза — снова услышал голос отца: «Мой дорогой мальчик! Ты сам не ведаешь, какое ты прислал чудо, ему цены нет! Твоя шапка (так старик называл византийскую корону) свела с ума всю Польшу. Покупателей пруд пруди, да никто подступиться к ней не может — духу ни у кого не хватает. А точнее — денег… Подожду… Я человек терпеливый. Говорят, собирается ко мне один американский миллионер — жду вот его…»
На эмиссара недовольно уставился Джунаид-хан. Кейли мотнул курчавой головой на короткой, как у боксера, шее, словно отгоняя наваждение. Что за ахинею несет этот старый дуралей?
— Оружием вы нам поможете, боеприпасами тоже. — Джунаид-хан поглаживал клинышек рыжей бородки. — За это вам спасибо… Людей вот, аскеров с пушками, дадите? Или так же дадите, — последнее слово хан произнес с ударением, вкладывая в него понятный всем смысл, — как дали мне тогда, в год Зайца?
ebooksa