– Посудомойкой? – приподняла я бровь.
Кассирша приняла мою реакцию за удивление. Однако это было не так – после разговора с Зинаидой я была готова именно к такому повороту в судьбе Любы.
– Извини, но на большее она уже не способна. Из жалости держим, – просветила меня кассирша.
– А она сейчас здесь?
– Так нужна? Тогда ты вовремя пришла. Уже через час не с кем было бы разговаривать. В час дня у нее первая рюмка.
– А можно ее вызвать? Мне нужно с ней поговорить, – я сделала жалобное лицо.
– А тарелки кто будет мыть? – пробурчала кассирша. – Да ладно, вижу, что ты приличная. Вызову ее сейчас. Разговаривай здесь, и смотри, чтобы никто ей не наливал.
Взяв с меня обещание, она закрыла на ключ кассу и пошла на территорию кухни. Я могла видеть огромную плиту, высокие алюминиевые кастрюли с кипящей в них водой, разделочный стол – мойка не попадала в поле моего зрения.
Кассирши не было минуты три. За это время я обозрела зал в поисках места, где можно было бы поговорить с Любой. Свободный столик нашелся. Он находился в дальнем углу зала и был заставлен грязной посудой. Видимо, уборщица в этом общепите была такой же редкостью, как и чистый стол.
Вид Любы превзошел все мои ожидания. Из-за довольно мощной спины кассирши вынырнула невысокого росточка женщина, неопределенного возраста, худая, с отекшим серым лицом и стеклянным взглядом. От былой Любиной красоты, о которой рассказывала Зинаида, не осталось и следа.
Странно, но ни удивления, ни интереса на Любином лице я не заметила. Кто ее вызвал, зачем – похоже, ее мало волновало.
– Вот, привела, – отчиталась кассирша. – Люба, смотри, из вареничной ни ногой. Поняла?
– Иди уже, – отмахнулась от нее Люба. – Вы, что ли, меня спрашивали? Что надо?
– Поговорить, – достаточно жестко сказала я. Люба относилась к тем особам, которым нельзя делать поблажки – сядут на голову. – Отойдемте в сторонку.
– А угостите? – ее взгляд метнулся к компании алкашей, приканчивающих вторую бутылку водки.
– Нет, – категорично ответила я.
– Ну ладно, только хочу заметить, что вы отрываете меня от дела.
– Если вы чистосердечно обо всем расскажете, вернетесь к своим тарелкам, – вырвалось у меня.
Лицо Любы вытянулось. Извилины закопошились в черепной коробке, их напряженная работа выразилась в глубоких складках на лбу.
– Так… я…чо… Я ничо…