— Прямо сейчас.
Когда техничка, кивнув головой, скрылась за дверью, Гвоздарев повернулся к Голубеву:
— Половников — кузнец наш. В прошлом году на пенсию вышел, а работу не бросает. По моему поручению он как бы шефствовал над цыганами.
— Что они хоть собою представляли, эти цыгане?
— Всего их десятка два, наверно, было. Мужчины в возрасте от тридцати до сорока. Один, правда, парень молодой, лет двадцати — двадцати двух. Красивый, на гитаре, что тебе настоящий артист, играет. Старуха годов под семьдесят да два пацаненка кудрявых, как барашки. Старшему Ромке лет около десяти, а другой года на три помладше. Ну, да вот Роза еще…
— Сам Козаченко как?..
— Мужик деловой. Слесарь первейший и порядок в таборе держит — будь здоров!
Только-только Голубев и бригадир разговорились о житейских делах, тяжело протопав по коридору, в кабинет вошел кряжистый мужчина, пенсионный возраст которого выдавали, пожалуй, лишь исполосованный морщинами лоб да густая проседь в медно-рыжих волосах. Взглянув на Голубева, одетого в милицейскую форму, мужчина смял в руках кожаный картуз и, невнятно буркнув: «Добрывечер», словно изваяние, застыл у порога.
— Проходи, Федор Степанович, садись, — пригласил бригадир, показывая на стул возле своего стола. — Разговор к тебе есть.
— Дак, я ж ничего не знаю, — с белорусским акцентом сказал кузнец, примащиваясь у самой двери.
Гвоздарев чуть усмехнулся:
— Откуда тебе известно, о чем разговор пойдет?
Бронзовое лицо кузнеца покраснело. Потупясь, он словно растерялся и виновато кашлянул:
— Дак, по селу брехня пошла, будто цыгане на пасеке убийство совершили…
— И ты о цыганах ничего нам сказать не можешь?
— А чего я про них скажу?.. — Кузнец исподлобья взглянул на бригадира: — Без моего сказу все знаешь.
— Как они сегодня с работы ушли? — спросил Голубев.
Кузнец пожал плечами:
— Дак, кто ведает, как…
Бригадир нахмурился: