Арахна

22
18
20
22
24
26
28
30

— Ууух, — зло промычал детина.

Иван Федорович сидел все так же понурившись, вроде не замечал никого. Он только один раз слегка вздрогнул и поднял голову, когда услыхал грудной, певучий голос своей хозяйки, у которой снимал сарайчик.

— Все маялся, просил разбудить пораньше, — торопилась она, раскрасневшаяся, сердитая.

«Хорошая баба, — вяло мелькнуло у него в голове. — Да что же она говорит такое? Вот дура!» И снова опустил голову.

А та тараторила: «Вот так и сидит, бывало. Я спрошу, чего, мол, на пляж не идете. Много, говорит, там больно людей. Значит, люди ему мешали. А в это утро я его разбудила. Он и пошел, — она всхлипнула. — Откуда же я знала, товарищ начальник, что такое может выйти? Откуда?»

— Вы ни в чем не виноваты, — строго сказал лейтенант, — продолжайте!

— А потом пришел и завалился спать. Я разок взглянула. Винищем несет. Потом встал, вышел, тут его и забрали, — она поджала губы и села, не глядя в сторону Ивана Федоровича.

Какой-то красавчик городил, будто видел его в четыре утра, бродившего, как зверь, по пляжу.

Иван Федорович поразился про себя, почему никто не спросил, а что делал этот красавчик там в четыре утра?

Сержант его тоже узнал. И еще какая-то уборщица что-то видела, что-то говорила, только что, он так и не понял. Лейтенант аккуратно и быстро все записывал. Давал прочитать свидетелю и требовал подписать. Свидетели подписывались. Каждый под своим листком показаний. Иван Федорович все не мог стряхнуть с себя какое-то удивительное оцепенение.

— Вы признаете все, что здесь говорилось? — жестким голосом, в котором звенел металл, спросил его лейтенант. — Признаете?

Тут Иван Федорович стал, наконец, приходить в себя. Поглядел мутным взором вокруг. Вот тут они все. И детина с плаксивыми глазками, косо вырезанными в маленькой головке. И неведомый ему красавчик, и его квартирная хозяйка… Он заглянул внутрь себя. Пристально всмотрелся. В упор, с нечеловеческой злобой глядели на него глаза пришельца. «Вот она какая штука», — прошептал Иван Федорович.

— Что вы сказали? — рявкнул лейтенант. — Признаетесь?

Иван Федорович и бровью не повел. Внимательно он вглядывался в горящие внутри зрачки. «Вот она какая штука, — снова пробормотал он. — Нашел, значит, способ меня устранить. Враг, жестокий и коварный, о котором никто даже не подозревает… Конечно, что ему стоило раздробиться, и стать вот ими всеми, — он украдкой огляделся. — Все, все они тут проекция, наваждение проклятого паука! И ни одного человека поблизости. Никому не крикнешь. А крикнешь, ведь не поверят — садист, псих!»

— Где оружие? — снова рявкнул лейтенант…

…Злобно, торжествуя, в упор горят зрачки его врага!

— Ну, гад! — заревел Иван Федорович и кинулся на них.

* * *

Очнулся он в камере. Тревожно спросил себя: «Сколько прошло времени?» Но камера была без окошек, а рассеянный электрический свет о времени сказать не мог. Иван Федорович потер лоб. Голова болела. Тело ныло во многих местах. Видно, скрутили его без всяких церемоний. «Вот и отомстил тебе паучок-телепатик». Он скрипнул зубами. И ни одного человека рядом. Никого, кто бы поверил в страшную опасность. И не выберешься ты, Иван Федорович, теперь отсюда. Садист-убийца. Расстрел и готово дело — он застонал от бессилия и ярости.

— Где он тут у вас? — громыхнул за стеной голос.

Иван Федорович затаился. Теперь он глядел только внутрь себя, в самую глубину. Но прислушивался одновременно и к тому, что вокруг. Враг жестоко, нечеловечески глядел со всех сторон. Совсем рядом. «Господи, — машинально прошептали губы Ивана Федоровича, — неужели нет ни одного человека рядом? Никого. И никто не поверит». И дикая мысль зазмеилась, как трещина побежала, вспарывая воспаленную голову Ивана Федоровича: «А что, если все это вокруг, все, все вообще…» Он почувствовал, что сходит с ума, теряет над собой контроль, как тогда, когда он бросился на них, теряет всякое соображение и вот-вот в безумии начнет грызть руки…