— Я сам налью.
Он быстро подошел к столу и остановился, держа руки в карманах брюк.
Налив себе, я передал ему чайник.
Руки у него были торопливые; длинные тонкие пальцы не сгибались, а вернее, скрючивались. Он сел, несколько отодвинувшись от стола, наливал в блюдечко и тянул с него медленно, сосредоточенно.
— Священнодействуешь, — сказал я.
Не ответил.
Я глядел на него очень внимательно. Было в нем что-то такое, от чего я начинал испытывать некоторое беспокойство. Каждое сделанное им движение устремляло его всего…
Короткий пепельного цвета бобрик, втянутые, начисто выбритые щеки, некрасивые торчковатые уши.
Он казался мне мало похожим на того, каким я его знал до этих минут.
Высокий выпуклый лоб теперь был едва ли не больше всего лица…
«Положительно, он изменился, — думал я, — и как он сидит, — растопырился, сгорбился…»
У меня явилось желание ударить его по спине, чтобы он выпрямился…
— А ты довольно скучный собеседник, — заметил я после продолжительного молчания.
— Я и не обещал тебе быть веселым.
Когда мы отпили чай, я лег на постель, а Сергей поставил перед собой на стол ящик с пауками, снял с него стекло и стал приводить коллекцию в порядок…
Он еще больше растопырился и сгорбился. Тут-то у меня и мелькнуло поразившее своей верностью сравнение.
Это же паук…
Я даже ощутил нервный озноб, так разительно явно было его сходство с пауком.
То, как он шевелил пальцами, как порывисто двигался и вдруг застывал, как собирался в серый, словно пыльный комок, — все подчеркивало мое впечатление.
«У него тужурка совсем особого серого цвета», — думал я.