Голуа снял штиблеты и подал Мадлен.
— Я должна прежде чем-нибудь обернуть ноги. Что это там за бумага на столе? Дайте ее сюда.
— Но, сударыня, это секретный доклад министру.
— Пустяки, давайте скорее!
Штиблеты оказались страшно велики для маленьких ножек Мадлен и она шлепала ими, как кот в семимильных сапогах. Но это было так смешно!
— А знаете, мне страшно захотелось есть.
— К сожалению, сударыня, я располагал сегодня работать недолго и не взял с собою ничего. Обыкновенно же я приготовляю сам завтрак на спиртовой горелке.
Личико Мадлен затуманилось, но у нее сейчас же блеснула новая мысль.
— Я придумала. Это будет отлично! У меня здесь в свертке сырые каштаны. Мы их испечем. Несите скорее вашу горелку.
— Я советовал бы, сударыня, печь в третьей комнате. Там большой вентилятор. Будет запах.
В третьей, почти пустой комнате началось приготовление каштанов. Горелый запах заставил Мадлен смешно сморщить нос, но она была вся увлечена мыслью, что это похоже на необитаемый остров и очень весело.
Оказалось, что спирта в горелке немного, а бутылка пустая.
Каштаны не допеклись.
— Ах, я придумала!
И, сбегав в первую комнату. Мадлен принесла связку бумаг. Быстро сняла полку, рассыпала документы по полу и, присев, стала жечь их под треножником горелки.
Голуа с ужасом видел, что это донесение с Крита тайных французских агентов, а товарищ министра говорил о готовящемся конфликте между Грецией и Турцией и приказал сделать доклад. Но чиновник чувствовал, что он катится по наклонной плоскости и будет совершать преступление за преступлением.
— Пожалуйте обедать, ваше превосходительство! — шутливо доложила Мадлен, перенося готовые каштаны в первую комнату. Горячую закопченную сковороду она поставила на раскрытую копировальную книгу и как раз на ту страницу, где было оттиснуто конфиденциальное письмо министра.
Но Голуа был окончательно выбит из колеи. Перед ним мелькало раскрасневшееся женское личико и в голове неотступно стоял мимолетный образ обнаженных бледно-розовых ног, окруженных волнами кружев. Он угрюмо и размеренно чистил каштаны и ел их. Мадлен грызла, как молодая белка, и все повторяла:
— Какая прелесть!
Начинало темнеть и Мадлен сделалась скучной.