Когда же вечером матрос пьяным голосом орал песни, — запиралась на ключ и тревожно прислушивалась к шагам в коридоре. Раза два матрос и в дверь толкался, и она слышала его гнусные ругательства.
Но и трезвый, он стал относиться к ней все фамильярней. По кудрявой голове погладит или ущипнет.
Боязнь неизбежности угнетала девушку. С тоской вспоминала о далекой родине — России.
Собрался кружок семейных. Бабушка с вечно трясущейся головой, мама, такая красивая, несмотря на ее годы. Гимназист Коля. Карапузик, кадет Вячеслав, хвастается мундирчиком и всех презирает. Маленькая Женя, в кудряшках, болтает без умолку и всем надоедает.
Старый папа сидит в вольтеровском кресле. За чаем вспоминают, верно, о ней.
Дядя, объехавший не раз весь свет, склонил ее отправиться с ним путешествовать. Много пришлось воевать с папой и мамой. Но она, Нина, общая любимица, одержала победу. Сколько она видела нового, интересного! Сколько накупила подарков разных. А теперь…
Распахнулась дверь, которую Нина забыла запереть. Грузно ввалился человек-горилла.
— Эге, красоточка, о чем загрустила? Все у нас есть. Ешь, пей — не хочу! На 4 года, слышишь, на 4 года хватит. Мы богаче миллионеров. Ни забот, ни хлопот. Вина вволю. Табак — первый сорт. Одного, милочка, не хватает. Знаешь, чего?
— Не знаю, — робко отвечает Нина.
— Хе-хе! Неужто? Ты не жеманься. Женихов-принцев тут не дождешься. Полюби меня. Что? Неказист? Стар, думаешь? Молодого за пояс заткну, ты на лицо не смотри. Уж такой уродился. Ну, поцелуй!
— Оставьте меня, уйдите!
— Нет, уж пришел, так не уйду. Ишь, принцесса-недотрога! Все равно тут пропадать, на этих камнях.
Матрос грубо обнял Нину. Она почувствовала на лице толстые губы. Ударило отвратительным запахом вина и табака.
Внезапно вспыхнуло в мозгу число, которым она пометила сегодняшнюю запись дневника.
— Опомнитесь, сегодня святая ночь… канун Воскресения Христова…
Матрос задумался. В его темной душе блеснули искорки каких-то воспоминаний.
— А не врешь?
Нина поклялась.
Матрос долго на нее смотрел. Нина с ужасом видела, что лицо опять стало звериным.
— Все равно!