– Конечно! – горячо подхватил Поп. – Я положительно не видел такого человека, который так верил бы, был бы так убежден. Посмотрите на него, когда он один. Жутко станет. Санди, отправляйтесь к себе. Впрочем, вы опять запутаетесь.
– Оставьте его, – сказал Дюрок, – он будет нужен.
– Не много ли? – Поп стал водить глазами от меня к Дюроку и обратно. – Впрочем, как знаете.
– Что за советы без меня? – сказал, появляясь, сверкающий чистотой Эстамп. – Я тоже хочу. Куда это вы собрались, Дюрок?
– Надо попробовать. Я сделаю попытку, хотя не знаю, что из этого выйдет.
–
Я фыркнул, так как не мог обидеться. Эстамп присел к столу, хозяйничая и накладывая в рот, что попало, также облегчая графин.
– Послушайте, Дюрок, я с вами!
– Я думал, вы останетесь пока с Ганувером, – сказал Дюрок. – Вдобавок при таком щекотливом деле…
– Да, вовремя ввернуть слово!
– Нет. Мы можем смутить…
– И развеселить! За здоровье этой упрямой гусеницы!
– Я говорю серьезно, – настаивал Дюрок, – мне больше нравится мысль провести дело не так шумно.
– … как я ем! – Эстамп поднял упавший нож.
– Судя по всему, что я знаю, – вставил Поп, – Эстамп очень вам пригодится.
– Конечно! – вскричал молодой человек, подмигивая мне. – Вот и Санди вам скажет, что я прав. Зачем мне вламываться в ваш деликатный разговор? Мы с Санди присядем где-нибудь в кусточках, мух будем ловить… ведь так, Санди?
– Если вы говорите серьезно, – ответил я, – я скажу вот что: раз дело опасное, всякий человек может быть только полезен.
– Что? Дюрок, слышите голос капитана? Как он это изрек!
– А почему вы думаете об опасности? – серьезно спросил Поп.
Теперь я ответил бы, что опасность была необходима для душевного моего спокойствия. «Пылающий мозг и холодная рука» – как поется в песне о Пелегрине. Я сказал бы еще, что от всех этих слов и недомолвок, приготовлений, переодеваний и золотых цепей веет опасностью точно так же, как от молока – скукой, от книги – молчанием, от птицы – полетом, но тогда все неясное было мне ясно без доказательств.