– Я бы очень хотела помочь тебе в расследовании. Вместе у нас больше шансов докопаться до правды. Возьми меня в напарники, – предложила я, пользуясь моментом его благосклонности.
– Нет, Лер. Об этом забудь. Только подготовка к занятиям, – отрезал он, отпуская мою ладошку, которой резко стало холодно, – давай приберем все тут и поедем. Погода разгулялась.
Пока Дима наводил порядок, я сходила в душ, привела себя в порядок и была готова ехать. Все это время глупая влюбленная улыбка не сходила с лица. Как-то разом Индюк умудрился сам исправить то, чем напакостил. К тому же, вел себя хоть и сдержанно, но все равно неравнодушно, а значит, у меня были все шансы окончательно завоевать неприступное сердце.
Дорога до Оболенки пролетела незаметно. В ближайшем от Университета городке Дима меня оставил и, чтобы не вызывать ненужных пересудов, стал дожидаться такси. Очень хотелось поцеловать его на прощание, но я не решилась. Дима вел себя так, будто между нами ничего не было, и в этот раз я поддержала его игру без сожаления, зная, что еще будет время вернуться к тому, что так и не завершили накануне.
Глядя на то, как Индюк договаривается с таксистом о цене и дороге, я поехала прямиком к отцу. Мне не терпелось увидеться с папой. Жаль только, что не смогу все ему рассказать и спросить совета. Зато обязательно поделюсь хорошим настроением.
Я сразу завезла машину в гараж, достала из нее свои вещи и пошла в дом. Дверь, как обычно, была не заперта.
– Папа! Я вернулась! – разуваясь в прихожей, крикнула я, но отец, кажется, не услышал. – Пап!
Я прошла в гостиную, но она пустовала. В доме вообще стояла гробовая тишина, словно никого не было. Странно, ведь в этот день у отца не было лекций, и он работал дома. Да и если бы ушел в кафетерий или столовую, запер бы дверь на ключ. Неужели его рассеянность дошла до такой степени? Бросив сумку на диван, я пошла к кабинету. Дверь была приоткрыта, а внутри горел свет. И это в половине третьего дня, когда на улице еще светло…
Отец сидел в своем огромном кожаном кресле, безвольно склонив голову. Как обычно, заработался и уснул утром, а потом будет жаловаться, что болит спина, затекла шея и прочее, прочее. Да и не ел, скорее всего, нормально.
– Папочка, просыпайся.
Я подбежала к нему и хотела разбудить поцелуем в щеку, но резко отпрянула.
– Папа! Папа!
Отец не отзывался. Я взяла в ладони его лицо. Холодное, мертвецки-серое, неживое… Сердце не хотело принимать то, что твердил разум.
23. Перестановка сил
Мой папа умер. Папы больше нет. Папы больше нет, как и мамы. Я не могла поверить в эту страшную правду, надеясь, что все это – самый страшный сон. Кошмар, который вот-вот кончится. Я трясла его за плечи, держала в ладонях ледяное лицо и кричала… кричала, как только могла, умоляя проснуться. Перед глазами стояла наша последняя встреча, теплые объятья и его голос – такой добрый, такой родной. Во мне словно что-то сломалось, лишив возможности здраво мыслить. Казалось, я могу повернуть время вспять. Предупредить его смерть или как-то исправить.
– Тебе холодно, папочка? Я тебя согрею. Принесу одеяло, только проснись. Пожалуйста, проснись…
И я действительно собралась идти за одеялом, но в дверях кабинета остановилась и подумала о том, что делаю. Полное безумие. Нужно взять себя в руки. Позвать на помощь. Но только я не могла. Казалось, что пока не сообщу о папиной смерти, он будет жив. Вдруг на самом деле я ошиблась, и он просто потерял сознание? И снова я бросилась к отцу и попыталась разбудить. Не помню, что было дальше. Когда стала сознавать реальность, я сидела на полу у папиных ног и тихо всхлипывала, хотя слез уже не было. Нужно было позвать врача, но, когда достала телефон, пальцы сами нажали вызов другого абонента.
– Лера? Что-то случилось? Чего звонишь? – бодро и, как обычно, слегка недовольно спросил Смирнов.
– Я… я у папы. Приходи, – это было все, на что меня хватило. Нажав кнопку отбой, я выронила мобильный.
Дима не стал перезванивать и примчался сразу, как смог. Увидев меня на полу рядом с мертвым отцом, он подбежал ко мне, взял на руки и понес в гостиную. Усадив на диван и накинув мне на плечи плед, Смирнов спросил, что случилось, хотя зачем, когда сам все видел.