– Перстень Соломона?
– Да… Но только я не совсем правильно выразился. Главе «Триады» нужен не перстень, а то, чтобы он не попал в руки Флорома. Именно поэтому китайцы наблюдали за вами, именно поэтому они организовали вам прикрытие и сделали всё возможное, чтобы вы не попали в руки Бартли.
Я в недоумении поднял брови.
– Хорошо, ― сказал я решительно. ― Хорошо, предположим, что эта сказочная версия имеет под собой некое правдивое основание. Но почему тогда «Триада» не схватила нас в тот самый момент, когда мы вырвались из рук Бартли, – ведь это же было просто организовать?
– Им это было пока не нужно. Мало того, они, считай, сейчас помогают нам. ― Полуянов притронулся ладонью по внутреннему карману пиджака. ― Копия письма Святослава Ракицкого теперь у нас, и мы можем начать наши поиски.
– И всё-таки это не укладывается у меня в голове. Неужели, получив оба письма, они сами не смогут вычислить местонахождение перстня?
– Полагаю, эту работу они предоставят нам. А сами снимут пенки, ― ответил Полуянов и движением головы показал куда-то за мою спину.
Я обернулся. За изгородью веранды на дороге стояло несколько припаркованных автомобилей, один из которых особо привлёк моё внимание. За рулём синей «хонды» сидел азиат с длинными крашеными волосами. Опустив стекло двери, он внимательно наблюдал за нами, совсем не скрывая своего интереса. На переднем пассажирском сидении я заметил второго мужчину, вероятно, тоже азиата, который, пряча глаза за солнцезащитными очками, казалось, спокойно отдыхал, лениво наблюдая за дорогой.
– Теперь мы находимся под охраной этих нукеров, ― сказал Полуянов. ― Думаю, от них будет труднее отделаться, чем от помощников Бартли.
Я чувствовал, что начинаю теряться в этом странном нагромождении недоступных моему пониманию фактов.
– Скажите на милость, зачем им всем этот чёртов перстень Соломона?! ― воскликнул я, повернувшись к Полуянову и сцепив в глухой мольбе руки.
– Вы, сами того не подозревая, сейчас дали исчерпывающее определение этой древней безделушке, ― ухмыльнувшись, ответил Полуянов. ― Но всё по порядку. И пока у нас есть время, ― Полуянов глянул на часы, ― я попытаюсь кое-что рассказать вам… Я знаю, вы уже услышали от меня много неправдоподобных вещей, мало согласующихся с распространёнными представлениями о разумности и реальности происходящего вокруг. Но сейчас вы услышите то, что даже в свете последних событий покажется совсем невероятным.
– Теперь я уже готов поверить во что угодно, ― покорно ответил я.
– Помните, Руслан, при нашей первой встрече я спросил вас, верите ли вы в Бога? ― вспомнил Полуянов. ― Я застал вас врасплох. И это нормальная реакция современного человека на подобный вопрос. В наш век вера в Бога стала сокровенным, интимным чувством каждого человека, и вторжение в эту область стало сродни вторжению в личную жизнь человека. Свобода совести утвердила право человека верить или не верить, а если верить, то в того Бога, который выбран не традицией, а личным опытом и частным предрасположением человека. Но ведь всё было совсем иначе всего три сотни лет назад. Сам вопрос о том, верите ли вы в Бога, был неуместен – атеизма, как культурного и социального явления, не существовало. Верили все, никто даже не мог подумать о том, что Бога не существует. Вера в существование божественных сил, какими бы они ни были в представлениях людей, была так же естественна, как сейчас естественно признание тотальности силы научного знания. Что это было? Детская пора человеческого разума, не подозревавшего о своём могуществе? Или святая мудрость простоты, интуитивно делившая всё на добро и зло? Возможно, интуиция есть не лучший советник в этом вопросе, но верно также и то, что наука в этих делах тоже не помощник.
– Не совсем пойму, к чему всё это, ― сказал я, скептически выслушивая странные сентенции Полуянова.
– Я просто хочу, Руслан, сказать вам, что научное сомнение современной рациональности есть лишь один из способов постижения действительности, доминирующий в нашем времени, но совсем не единственный. Не имеет права на существование то, существование чего не доказано и надлежащим способом не удостоверено, – этого требует наше современное научное сознание, но сам выбор того, что можно доказать, а что даже не стоит пытаться доказывать, оно оставляет за собой. Так и получается, что наш разум, загруженный определёнными условностями и ограничителями, в несовпадении фактов с логикой своего мышления видит несовершенство неудобного факта, а не убогость принятой им логики. Нам кажется невозможным то, что не вкладывается в пределы нашего современного осмысления, и мы отбрасываем это как мусор знания, боясь раздвинуть рубежи понимания. ― Полуянов сделал паузу. ― Понимаете, Руслан, я говорю вам это только потому, что то, что вы услышите сейчас, с точки зрения обывателя может казаться только лишь неудачной фантазией больного воображения. Правда это или нет, судить вам, но сами обстоятельства, в которые вы попали, будут требовать от вас во многом согласиться со мной… И вы сделаете это, если сможете расширить границы ваших представлений. ― Полуянов тяжело вздохнул. ― Спросив, верите ли вы в Бога, я увидел в ваших глазах сомнение, недоверие и желание веры. Что было бы, если я спросил, верите ли вы в дьявола? Я увидел бы – как вижу сейчас – потаённый испуг и некоторую детскую неловкость за то, что само упоминание божьего супротивника воздействует на ваше сознание так, как будто произнесённое вслух это слово уже несёт в себе опасность. Откуда этот страх в вас, откуда это в любом человеке? Почему мы неосознанно верим в Бога и боимся козней дьявола? Это глубокие пласты нашей памяти приходят в движение, вызывая в нас, современных людях, давно забытое чувство. Что это – игры подсознания или зов иной реальности? Почему мы кричим Богу в надежде быть им услышанным, и шепчем имя дьявола, словно он всегда стоит рядом и наблюдает за нами. Может быть, потому, что Бог далеко, а дьявол всегда близко? Почему человек считает, что в природе всё жёстко обусловлено, а в обществе он сам себе хозяин и волен строить то, что захочет? Ведь, возможно, это совсем не так, а кто-то просто хочет внушить нам представление о нашей самостоятельности и всемогуществе. Для чего? Так легче управлять не только массами, но и избранными, ― Полуянов усмехнулся, ― или теми, кто выбрал себя на это место сам. Так спокойнее манипулировать сознанием и внушать человечеству те истины, которые удобны тайным управителям. Нет надёжнее и крепче той идеи, которую человек считает своей идеей или идеей людей, которые ему особенно авторитетны. Кто-то умело подкидывает нам в голову те замыслы, исполнение которых делает нас заложниками чужой скрытой воли, которую мы воспринимаем как свою. А как ещё можно объяснить те безумства, которые с ужасающей в своей логике последовательностью совершают разумные, казалось бы, человеческие существа? Человечество прекрасно осознаёт все печальные перспективы горьких плодов этих действий и внутренне, душой, понимает, что эти хорошо продуманные и планомерно осуществлённые безумства не только представляют собой угрозу духовному благополучию людей, но и грозят разрушением всему миру. Но мы уже не можем остановиться. Однажды заложенная в нас идеология предпочтений и реакций закручивает тугой узел противоречий, вырваться из которого сейчас уже практически невозможно.
Нет ничего наивнее, чем предполагать, что от рядового члена общества (или члена общества вообще) что-нибудь когда-либо зависело. Общество в своей основе слишком сложный инструмент организации и подавления, чтобы естественным образом верить, что миллиарды как бы свободных людей могут эффективно управлять им. Утверждать, что люди свободны в своём выборе, так же наивно, как говорить о том, что улей есть результат свободного пчелиного волеизъявления. Человечество – есть список ролей, выбрать одну из которых только и предложено человеку. И если сейчас, в отличие от недалёкого прошлого, человек может менять свои роли, это совсем не значит, что он в силах что-то изменить. В зависимости от способностей и характера роль может подходить человеку или не подходить. Иллюзия предполагать, что так называемая элита более свободна в своём выборе, нежели другие представители человечества. Роли элиты, занимающие строго определённые социальные страты, тоже определены и жёстко, может быть, даже более жёстко, чем у других, алгоритмизированы. Мифология избранности ещё более ограничивает кругозор, нежели мифология свободного участия рядового члена общества в делах человечества. Линии всемирного управления никоим образом не обрываются на высших представителях видимой иерархии общественного управления, они ведут куда-то дальше, туда, куда туман человеческих предрассудков всесилия традиции, свободы и разума не позволяет заглянуть никому. Это выходит за грани человеческого понимания так же, как за грани понимания обыкновенной пчелы выходит тот факт, что её жизнь и труд организованы кем-то извне с вполне определёнными, скрытыми, но абсолютно непонятными для пчелы и отличными от её устоявшихся представлений целями. И в этой узости перспективы сознание преисполненной своей важности пчелы-королевы абсолютно схоже с сознанием трудовой пчелы или трутня.
– Всемирный заговор? ― сказал я, махнул рукой и печально покачал головой. ― Известное дело. Результаты своих ошибок человек склонен списывать на происки коварных заговорщиков.
Полуянов лишь улыбнулся на моё замечание, всем видом показывая, что иной реакции он от меня и не ожидал.
– Можно назвать это и всемирным заговором. Но это уж, как вам удобнее будет. Вообще, в конспирологических теориях не так уж мало объясняющего потенциала, как мы думаем. Люди, позиционирующие себя как здравомыслящие интеллектуалы, привыкли относиться к этим теориям со странным внутренним скептицизмом, видя в этом лёгкое безумие социальной мысли, не требующее анализа и достойных усилий для опровержения. Логика мышления современной культуры, давшая так много нам в последние два столетия, принципиально не воспринимает идею заговора, считая её абсолютно беспочвенной и вредной. Но обернёмся вокруг. Заговор есть составная часть нашей жизни. Так или иначе, мы все находимся в состоянии заговора – в семье, на работе, среди друзей. Мы создаём заговоры повсеместно, и чем выше наш социальный статус, тем в больших количествах заговоров нам приходится участвовать. Но в чём смысл заговора? А он принципиально прост. Получить больше материальных привилегий и льгот, чем есть у тебя сейчас, путём организованного тайного сговора с определёнными лицами в ущерб другим лицам. Заговор есть всегда попытка тайного распределения благ в обход тех, кто в этом сговоре не участвует и против кого этот заговор направлен. Не правда ли, очень логичная форма отношений в рамках предпочтений нашей цивилизации, направленных на достижение материальных благ? Где же тут доброта, любовь к ближнему, милосердие, заповеданные нам Богом? Мы забываем об этом, когда видим перспективу скорой и лёгкой добычи. Человек слаб и должен выжить, а Бог простит, откровенно полагаем мы. Бог, может, и простит, может быть, для этого он и существует, но пока, действуя так, мы, пытаясь облегчить свою жизнь и сделать её более удобной, принимаем вариант поведения его супротивника, главного эксперта в области тайных заговоров – дьявола… Если вспомнить мифологию, то падение Люцифера началось именно с заговора против Бога.
ebooksa