Неуловимый корсар

– Волосы как будто Силли! – прошептал он.

Но капитан снова повернулся к нему, и лицо Оллсмайна приняло прежнее бесстрастное выражение.

– Став первым лицом на берегах Тихого океана, вы поставили свой произвол выше закона, вы безжалостно притесняли тех, кого должны были защищать. Спрошу лишь о вашем последнем преступлении. Почему вы заключили в тюрьму египтянина по имени Ниари? А, вы молчите? Так я отвечу за вас. Вы бросили этого несчастного в тюрьму только за то, что он раскаялся во лжи, обманув свой народ. Вы знали, что этим вы губите француза, чуждого египетским интригам, что вы отнимаете у него честное имя Робера Лавареда и отдаете ему взамен покрытое позором имя изменника Таниса.

– Лаваред! – повторил Оллсман, вспомнив, что уже слышал сегодня это имя. – При чем тут Лаваред?

Капитан хотел отвечать, но его сосед слева дернул его за руку. Наступило молчание. Наконец обвинитель заговорил снова:

– Я привел этого Лавареда в пример, как мог бы привести и сотни других. Но пора заканчивать. За ваши преступления вас следовало бы убить, но я хочу, чтобы истина стала известной всему миру. Не мести, а исправления зла, которое вы причинили, хочу я добиться, потому что в вашей могиле будет похоронена и истина. Вы в вашем положении неуязвимы. Всякое обвинение разобьется о пьедестал власти, на котором вы стоите. Вас нужно сбросить на землю, и я вас сброшу. Ничто не может так легко лишить вас власти, как смешное положение. Насмешка убивает. И я, корсар Триплекс, приговариваю вас к насмешке. Завтра же вы станете посмешищем всего города. Пройдет еще несколько дней, и вы станете посмешищем уже всей Британской империи. Не думайте даже бороться. То, что я с вами сделаю, докажет всем, что я мог истребить вас, но довольствовался только тем, что посмеялся над вами. Все воздадут должное моему великодушию. Вы будете обязаны мне жизнью до тех пор, пока я не передам вас в руки правосудия.

Ни одного звука не вырвалось из горла Оллсмайна, его свело судорогой. Он боялся. Да, боялся, потому что последние слова капитана вонзились в мозг шефа полиции, как стальные когти. Его враг знал, чем с ним можно бороться. Стать всеобщим посмешищем, потерять свою власть для Оллсмайна было страшнее смерти. И, кроме того, как мог знать этот человек те подробности, которые, как считал сэр Тоби, известны только ему одному? А в бичующем обвинении корсара все было истиной, все до последнего слова. В этом смятении мыслей только один проблеск маячил перед Оллсмайном: его не убьют. Значит – он сможет начать отчаянную борьбу. И потом, эти волосы, похожие на волосы Силли… Разве они не указывали ему на след? Разве не давали ему возможности добраться до того, кто ему угрожал?

Но его размышления были прерваны. По знаку капитана матросы опять схватили сэра Тоби, тканью обернули ему голову, связали руки и подняли на воздух. Он не сопротивлялся – это было бы бесполезно. Его вынесли наружу, втолкнули в карету, и колеса снова загремели по мостовой.

Глава 7. Интервью с повешенным

Спустя час карета остановилась. Директора полиции выволокли из нее без всякой церемонии. Он слышал какие-то тихие голоса, чувствовал, что его обвязывают веревками, продевают их под мышки, потом надевают ему на шею какой-то предмет на цепочке.

Вдруг раздался чей-то громкий голос:

– Тащи, ребята!

С него сорвали капюшон. Но не успел он оглянуться, как почувствовал какой-то мощный толчок, непреодолимая сила подняла его в воздух, и он повис. Послышались быстро удалявшиеся шаги. Какие-то тени мелькнули в темноте. Потом снова все стихло. Слышалось только трепетание листьев.

Сэр Тоби в ужасе огляделся кругом. Он висел на высоте двенадцати футов от земли. Веревки опутывали его грудь, от них шел конец, поднимавшийся над его головой и укрепленный на четырехгранном брусе, который смутно вырисовывался в темном небе и под прямым углом примыкал к другому вертикальному бревну. Чтобы лучше видеть, Оллсмайн повернул голову. От этого движения веревка закрутилась, и начальник полиции медленно повернулся вокруг своей оси. У него вырвался крик ужаса и негодования. Он увидел, что висит на виселице. Итак, начальник тихоокеанской полиции был повешен. Правда, тут не было намерения убить его, он мог дышать совершенно свободно. Не будь у него воспоминаний о тайном судилище, он мог бы думать, что его подвесили с медицинской целью, так как такой способ практикуется при некоторых нервных болезнях. Хотя в положении Оллсмайна не было прямой опасности, тем не менее оно казалось ему ужасным. Вид виселицы на всякого производит тяжелое впечатление. Каково же было человеку, ремесло которого состоит в том, чтобы вешать своих ближних, увидеть самого себя болтающимся на виселице – этом символе английского правосудия.

К физическому ужасу вскоре присоединились и нравственные страдания. С непоколебимой логикой, указывающей на то, что при исключительных обстоятельствах начальник тихоокеанской полиции не терял способности рассуждать, Оллсмайн понял, что не вечно же он будет висеть между небом и землей.

Сам он не имел никакой возможности освободиться. Отсюда единственный вывод – заняться этим должны другие. Но кто же эти другие? Граждане Сиднея? Те самые граждане, которых одно его имя приводило в трепет? И вот они-то увидят его на виселице! Ему вспомнились слова корсара Триплекса: «Насмешка убивает. Я приговариваю вас к насмешке».

Да, никогда еще сэру Тоби не приходилось сталкиваться с таким дьявольски изобретательным врагом! Он ясно понимал, что завтра, как только его несчастье станет известным, весь город будет хохотать до слез, до истерики! Его престижу будет нанесен смертельный удар. У всякого другого на месте сэра Оллсмайна опустились бы руки, но он был не из таких.

Борьба была его стихией, препятствия не пугали, а только раздражали его.

– В конце концов, – пробормотал он, – все еще может быть спасено. Кто умеет мстить, тот не бывает смешон. Я уже держу в руках нити интриги. Силли… положительно, это его волосы. Не прав ли был хозяин отеля в своих подозрениях?.. Да, в записке, адресованной этому Лавареду, – его тоже нужно взять на заметку – в записке было написано, что он встретит меня у статуи Кука. Не в этом ли месте я вишу?

Начинало светать, повешенный огляделся вокруг. Виселица стояла на площадке, от которой отходило несколько темных аллей, но деревья заслоняли вид, поэтому Оллсмайн не мог точно определить, где он находится. Но по мере того как становилось все светлее, между деревьями появлялись просветы и горизонт ширился. Вдруг Оллсмайн вскрикнул. Сквозь ветви виднелось что-то белое…