Запах снега

22
18
20
22
24
26
28
30

Мне почему-то захотелось наброситься на этого странного, одетого в пуховку человека. А он стоял и чесал в затылке, как большой неуклюжий медведь.

Наутро я снова видел Лику. После неудачной охоты я мучился голодом и бессонницей, бродил вдоль реки. На льду было много дырок – проталин, в некоторых местах будто большая собака языком слизала. Вдруг в утренних сумерках я увидел девушку в ярко-красной куртке. Словно паршивый кот, я шмыгнул в кусты и замер. Она шла в лыжах, держа в руках каны. Подойдя к промоине, она встала на колени, начала аккуратно черпать воду железной кружкой и сливать в котелок. Из-под синей шапки у нее выбивались светлые пряди волос.

Казалось, уйди она сейчас, пропади с картинки, и картинка бытия сама лопнет, растворится, как мыльный пузырь. Хоть она и человек, не было никакого противоречия между ней и окружающим ее дремучим лесом. Охотник несет беды и суету. Девочка несла мир и покой. Глядя на нее, я был счастлив. Счастлив, что она есть. Вокруг стояла прозрачная тишина, и только тихое сопение воды подо льдом да редкое бряцанье кружки о кан нарушало предутреннее спокойствие спящего леса. Девочка набрала воду, подняла кан и замерла, стоя на коленях. Какое-то время она стояла и просто слушала зимнюю лесную тишь, подняв лицо вверх. Потом ее вывела из оцепенения какая-то маленькая беспокойная птица, она взяла каны и пошла в лагерь. Я отошел подальше в лес, зарылся в сугроб и сладко уснул.

VIII

Объявленный абсолютно чистым предрассветным небом, мороз не заставил себя ждать. Не желая прозябать в спальнике без Лички, Граф разжег печку. Пока разжигал, чуть не отморозил пальцы. Открыла тубус и влезла она, вместе с канами.

Оба долго молчали, то ли не желая никого будить, то ли разделенные вчерашним разговором. Личка готовила завтрак, Граф смотрел на нее и улыбался в усы. Когда после завтрака стали вылезать наружу, увидели, как еще несколько часов назад абсолютно мокрый, снег смерзся до фирна. Андраш катался по нему в чунях13. В это день тропежка была неглубока. Сквозь фирн местами топорщилась высохшая до желтизны высокая плоская трава – осока. Все было в порядке.

Размеренная работа на свежем воздухе привела группу в чувство. Мороз крепчал. Обедали быстро – сидеть не было никакого желания. После первого перехода Лика поняла, что не хочет приваливаться.

– Странное дело! – сказала она Надюхе. – Я иду, а мне все холоднее и холоднее!

– Та же фигня, – хрипло ответила Надежда.

По чуть припорошенному фирну девчонки припустили так, что остальные долго не могли их догнать.

– Слушай, это жесть какая-то, – от мороза голос Надюхи стал совсем глухим, интересно, сколько градусов?

– Минус сорок пять, – ответил с трудом догнавший их Граф.

– Все мы здесь окрепнем, если не подохнем.

– Все мы здесь подохнем, если не уедем! Как там Агзу?

– Чешет. Выше по течению есть лесозагатовки. Если повезет, переночуем в избушке.

В спину светило солнце, цвет его из желтого переходил в оранжевый, становился интенсивнее. Миллионы солнечных искр на снегу слепили глаза.

– Ол ю нид изба! – в такт шагам пел Андраш.

Через пару часов стемнело, и группа впала в своеобразный транс от размеренной ходьбы и усталости. Несмотря на опыт, болезнь «избенка» накрыла всех. Каждый рисовал по-своему красивые, но одинаково теплые картины: светлые окошки базы, теплая печка… И только Надежда была недовольна.

– Не к добру эта избушка. Двадцать дней без нее обходились, а теперь все ждут ее как как манну небесную.

– Какая-то мистическая эта болезнь – избенка. Вроде бы всего хватает – поставил палатку, собрал дров, печку разжег. Наверное, есть в человеке какая-то подсознательная, первобытная тяга к оседлому жилищу… – пел ей Виталик.