– Отвезете?
– Да, только если вы примете легкое успокоительное.
– А ваша жена… – Он смутился, сообразив, что о личной жизни Вейзака ему достоверно известно только одно: его мать живет в Калифорнии.
– Я разведен, – сказал Вейзак. – Врач редко бывает дома по ночам… если он не педиатр или не дерматолог. Моей жене супружеская постель казалось скорее полупустой, чем полуполной. Поэтому она заполняла ее кем придется.
– Извините, – смутился Джонни.
– Вы тратите чересчур много времени на извинения, Джон. – Лицо у Сэма было мягким, а глаза жесткими. – Надевайте ботинки.
Странное дело, в глубине души он наслаждался этой поездкой – впервые за пять лет он покинул больницу. Ночь была ясная, по небу световой спиралью распластался Млечный Путь; они мчались к югу через Пальмайру, Ньюпорт, Питсфилд, Бентон, Клинтон, а за ними над темными деревьями плыл месяц. С легким шуршанием машина летела среди всеобщего безмолвия. Из четырех динамиков магнитофона звучала тихая музыка – Гайдн.
Джонни смотрел на звезды. Смотрел на шоссе, почти пустынное в этот поздний час. Оно безостановочно раскручивалось перед ними. Они миновали дорожный пост, где Вейзак получил билетик-квитанцию. И снова вперед – Гарднер, Сабаттис, Льюистон.
Он заснул.
Ему приснился сон.
– Джонни, – говорила во сне мать. – Джонни, помоги, исцели меня. – Мать была в нищенских отрепьях. Она ползла к нему по булыжной мостовой. Лицо у нее было бледное. Колени окровавлены. В редких волосах шевелились белые вши. Она протягивала к нему дрожащие руки. – Ты наделен божественной силой, – говорила она. – Это большая ответственность, Джонни. Большое доверие. Ты должен быть достоин его.
Он взял ее руки, накрыл их своими и сказал:
– Злые духи, оставьте эту женщину.
Она встала с колен.
– Исцелилась! – закричала она голосом, исполненным какого-то странного, зловещего торжества. –
Он попытался протестовать, сказать ей, что совсем не хочет вершить славные деяния, или вещать на нескольких языках, или предсказывать будущее, или находить утерянные вещи. Он пытался сказать ей все это, но язык не слушался. Затем мать оказалась позади него, она уходила по булыжной мостовой, подобострастно сгорбившись, но в то же время в ее облике было что-то вызывающее; голос матери звучал подобно колоколу:
–