– Что... что это такое?
– Это слезы, – шепнула Соня. – Ты плачешь, Панглосс. Ты плачешь по-настоящему.
– Наконец, – прошелестел Панглосс и умер.
Тело его почти сразу провалилось внутрь себя, будто выпустили воздух из шарика. Вспышка цвета электрической искры полыхнула из ниши, чуть не задев Сонино ухо и припалив волосы. Соня была так поражена, что отшатнулась назад, споткнулась и плюхнулась. Огонь св. Эльма заметался между стенами лабиринта, как обезумевший шарик пинбола, а потом с резким треском бросился вверх и исчез.
Не сразу Соня сообразила, что все еще держит за руку Панглосса, и рука оторвана у запястья. Не успела Соня шевельнуться, как рука рассыпалась в пыль.
Из подземки Соня вынырнула в Сентрал-Парке. Над небоскребами полз рассвет. У Сони было такое чувство, будто ее протащили ногами вперед через узкую дыру. И по-прежнему она не могла взять в толк, как это все понимать. Шагая через парк, она увидела бездомного. Он рылся в мусорных баках в поисках недоеденных кусков и алюминиевых банок. С виду бродяга ничем не отличался от ему подобных: грязные лохмотья, набранные на помойках, набитые газетами ботинки, засаленная вязаная шапка натянута на волосы, уже месяцы не видевшие воды и мыла. И все же Соня подошла поближе. Помоечник поднял на нее золотистые глаза без зрачков. Серафим.
Соня остановилась и посмотрела на него в ответ. Что-то было знакомое в этом экземпляре, хотя она и не могла сказать что. Дело было не во внешности – они все похожи друг на друга. Нет, на каком-то неназываемом уровне было это чувство узнавания. И тут Соня заметила, что голова серафима покачивается вверх-вниз, как шарик на ниточке.
Панглосс.
Ну конечно же!
Так вот откуда они берутся! Сама могла сообразить, когда вмешательство Моргана в цикл воспроизводства вампиров породило младенца-серафима вместо детеныша кровососа!
После веков паразитирования на несчастьях других вампиры, не могущие больше заставлять себя питаться от живых, становились серафимами. Некоторое равновесие, если подумать.
В конце концов, что есть ангел, как не демон, еще не падший?
14
Только броском монеты можно было решить, что горячее – земля, по которой он шел, или палящее солнце сверху. Кожа свисала лохмотьями с голых плеч, краснее вареной креветки. Спина была будто прижата к раскаленной колючей решетке, и на ней выскакивали волдыри величиной с орех. Сколько он уже в пути? Три дня? Четыре? Сколько может человек кочевать по Северной Территории Австралии, пока не умрет от жажды и палящих лучей? Два дня? Или три?
Месяц назад его звали Чарли Гауэр. Он работал художником по рекламе в Канберре, создавал логотипы для мясных консервов и картофельных чипсов. Потом фирма, на которую он работал, получила правительственный заказ. Чарли не очень знал, на какую тему кампания – какая-то годовщина, что ли, – но ему полагалось создать древний аборигенский узор. Вот он и углубился в книги
Завороженный искусством древних кочевых племен, Чарли стал изучать историю самих этих народов – предмет в школе если и упоминавшийся, то редко. И к собственному удивлению, нашел в себе кровь аборигенов.
Его прапрадед, Джебедия Гауэр из Лондона, был арестован за кражу кафтана и выслан в Австралию служить стране и королеве своим подневольным трудом. В момент ареста ему было пятнадцать лет. Свободу он заработал себе к двадцати одному году и взял в жены аборигенскую девушку. О ней Чарли смог узнать лишь, что она была из племени вурунджерри и что прапрадед дал ей имя Ханна. Когда он спросил о Джебедии и Ханне дедушку Гауэра, старик был возмущен самой мыслью, что среди его предков есть кто-то, кроме порядочных белых людей.
– Ты откуда взял эту чушь, что твой прапрадед был каторжник и женился на туземке? – вопросил дедушка Гауэр, только что не выплюнув вставные челюсти от негодования. – Джебедия Гауэр прибыл сюда охранником! А Ханна была не чернее, чем ты или я!
– Нашел в старых регистрационных книгах, деда. Их теперь перевели на микрофиши.