На вой старухи прибежали двое женщин. С одной при виде крови сразу сделалось худо; она ринулась обратно в подъезд, зажав рот рукою. Вторая— следом за ней, но она побежала звонить в «Скорую». А бабка, засыпаемая снегом, осталась. Она стала стряхивать снег с умирающего, говоря:
—Потерпи, потерпи, миленький. Не умирай.
А «миленький» открыл маленькие глаза и произнес полным жизни голосом:
—Пошла вон.
Старуха остолбенела.
—Бредит,— заявила она и продолжала работу.
А умирающий отнял правую руку, зажимавшую порез, и схватил бабку за запястье.
—Ай!— крикнула та.— Что ты, бог с тобой, миленький!?
—Катись, мокрица,— повторил человек. Пенящаяся кровь со словами вытекала изо рта.
Та, наверное сильно отличавшаяся тупостью, не прекращала своей работы. Тогда раненый поднялся. Обеими руками схвативши бабку за шею, стал душить. На его лице сияла мрачная улыбка. Бабка захрипела и упала на колени. Глаза ее закатились, язык вывалился. Она с несвойственной ее возрасту силой вырывалась, но тщетно— маленький человек был куда сильнее ее. Наконец судорожные движения прекратились; старуха безжизненно замерла. Руки расцепились, мертвое тело пало в снег. А сделавший свое дело убийца, услыхав истеричные завывания машины «Скорой помощи», закатил глаза и упал, разметав руки.
На крыльцо выскочили жильцы подъезда.
—Петровна!— прокричала какая-то женщина.
Машина, озаряя окрестности светом мигалки, остановилась. На снег ступили двое пар сапог. Доктора подбежали к лежавшим. Один из них— к бабке, другой— к телу маленького человека.
—Мертва,— казала первый.
—Мертв,— заключил второй.
Оба трупа так и остались лежать на снегу; до разрешения милиции их трогать не следовало. Тут же подъехала машина милиции. Из нее вышло двое. Один из них окинул взглядом живописную картину и свистнув сказал:
—Ни хрена себе!
Это был капитан милиции Иннокентий Алексеевич Просвиркин.
—Ну вот,— произнес второй,— Лексеич, еще одно дело.
Просвиркин, подойдя к трупам, нагнулся, чтобы поближе рассмотреть.