Тут нужно сказать с полной ясностью: хорохориться и пугать маму Ирина могла сколько угодно, но страшно ей, конечно, было. Потому что с каким бы презрением, с какой бы иронией не воспринимала Ирка все мамины вариации на тему сохранения невинности, а что-то все же западало к ней в подкорку.
Ирина понимала, что после всего происшедшего зажимать коленки и кричать «вы меня не так поняли!» — верх глупости. Но страшно было, даже очень, и в этом сонмище страхов, увы, оказалось не так уж много обычных девчачьих страхов («будет больно?»), даже страхов, кои должны быть у всякой нормальной девицы — как-никак, целый период жизни кончается, когда она была вроде и взрослая, и в то же время еще девственницей… и как-то там все будет, неизвестно. Да, этих обычных, нормальнейших девчачьих страхов оказывалось несравненно меньше, чем страхов совсем иного рода, проистекавших прямо из маминых отравленных уроков. Ну что он обо мне подумает?! Не говоря ни о чем другом, Павел же ее не будет тогда уважать… Она для него станет «такая», и тут уж ничего нельзя поделать… Девушка «не должна»…
Дочь своего времени, Ирина как-то и не думала, что Павел не появится в папином кабинете, под сенью множества книг. Слишком много всякого литературного и киношного дерьма нахлебалась Ирина за свои недлинные годы, и на слишком дурное воспитание легло все, что она видела в кино.
Но скажем откровенно — сама Ирка вовсе не хотела, чтобы к ней сегодня пришел Павел. И потому, что лучше бы потом… Неважно когда, но не сейчас… Но в числе прочего, и по очень прозаической причине: Ира попросту страшно устала. Все вокруг с тихим позвякиванием плыло, куда-то исчезало, сменяясь кем-то из снов. Ирина задремала… рывком проснулась, задремала снова. Но Павел все не появлялся. Ирка не выдержала и не стала вытаскивать себя из очередного задрема. И только дала себе волю, как тут же каменно заснула.
Просыпаясь в новом месте, люди всегда какое-то время соображают, где же это они очутились, и начинают изучать это новое, еще мало знакомое место. Ирка не являлась исключением. Но кроме этого, обычного, она, лежа в прохладном кабинете, глядя на книги, фотографии и картинки, все думала, никак не в силах понять, что же проявлено по отношению к ней: равнодушие или все-таки уважение?
А вскоре думать об этом уже времени совсем не стало, потому что завертелись дела: завтракать, ехать за палаткой, докупить всего, что не было сложено сразу. Вообще-то идея состояла в том, чтобы выехать уже одиннадцатого. Но весь этот долгий жаркий день пришлось пробегать за снаряжением, да и не хотелось попадаться на трассе Стекляшкиным. А кроме того, Ирина хотела зайти домой, взять для путешествия все, что она никак не могла взять вчера.
И в результате только рано утром двенадцатого августа они с Павлом стояли на трассе.
Вообще-то деньги на автобус у них были. Но во-первых, детям хотелось сэкономить. А вторая причина состояла в том, что они были еще очень молоды. И очень хотели проехать через всю Хакасию автостопом. Зачем им нужно это приключение, дети и сами не смогли бы сказать, но им очень хотелось. Что поделаешь…
И дети проехали автобусом только до Дивогорска, построенного специально как город тех, кто будет строить великую ГЭС и потом работать на ней. До сих пор между городом и ГЭС стоял монумент, изображающий грузовик с поднятым кузовом: памятник тем, кто покорял Енисей. Разумеется, никакого памятника не было поставлено тем, кто допокорялся до грандиозной экологической катастрофы. И никакой памятки на памятнике покорителям, что они-то как раз покоряли, покоряли и наконец допокорялись, тоже не было и в помине.
Героический грузовик стоял в устье речки Лиственки, а примерно в километре выше по реке в свальных ямах и по сей день догнивали останки примерно тридцати тысяч зеков — настоящих, а не киношных строителей и ГЭС, и всего Дивогорска.
А за Дивогорском был мост через Енисей. Переходить его ничуть не труднее, чем любой другой мост в мире, но разговаривать приходится громко, потому что на ГЭС постоянно спускают лишнюю воду из водохранилища. И каскады воды падают с высоты 90 метров, — как раз высота Ниагарского водопада. Если воды спускают много — не всегда слышен и крик собеседника.
За мостом дорога серпантином уходит вверх, и чем выше, тем игрушечней становится великая ГЭС, тем величественней вид на Карск, на горы за ГЭС, на Дивогорск, и особенное впечатление производят два водных зеркала, расположенных на разных уровнях — Карского водохранилища и Енисея, отделенного от водохранилища серой ниточкой плотины.
Здесь начиналось шоссе, идущее на юг, к Саянам, здесь предстояло ловить попутчиков, начиная долгий путь до Малой Речки.
Не знаю, как и где, а в Сибири небо редко бывает везде одинакового цвета. В это утро небо было нежно-бирюзовым по краям, пронзительно-голубым в середине. И чем ближе к зениту, тем сильнее, тем пронзительнее становилась голубизна, тем меньше было блеклых красок.
А под небом была серая лента шоссе, уходящий в небо серпантин, а потом — просто длинная лента, рассекшая надвое тайгу.
— До Маклахты добросите?
— Только до Кряжа.
Шофер грузовика, небольшого подвижного города, нажал на что-то, дверца за детьми мягко закрылась. Странно было видеть лес, шоссе с такой высоты.
— До Кряжа гравий возим. Там строительство идет.
— Кто-то строится на Кряже?!