— Как же, как же, — осторожно подтвердил Гиви.
— Бывают случаи, когда ифриты поднимают избранных на их ночной стоянке и переносят их, спящих, в отдаленные земли. Не то ли случилось и с вами?
— В самую точку ты попал, о, эмир! — с облегчением согласился Гиви, — именно это!
Он исподтишка поглядел на Шендеровича. Шендерович гарцевал на Аль-Багум, выпрямив шею и, вознося голову так, словно на ней сверкал невидимый венец.
Мерный шум достиг его слуха. Гиви оглянулся — водоносы, побросавшие кувшины; крестьяне, отбросившие мотыги; торговцы, позабывшие про свои лотки; пастухи, оставившие стада — все они постепенно образовали торопящуюся следом пеструю, радостно галдящую толпу, которая тащилась за войском, точно разноцветный хвост.
За белыми стенами Ирама такой же оживленно-радостный гул приветствовал их появление. Казалось, стоит лишь открыться воротам, и волна накатит на волну, захлестнув всех в шумном водовороте.
— Твои подданные, о, господин мой, — пояснил эмир.
— А! — благожелательно кивнул Шендерович, — ну-ну!
— Слух о твоем приближении достиг ушей последнего нищего, а то, что знает последний нищий, знают все! И все, от мала до велика, испытывают настоятельное желание приветствовать тебя!
— Ага…
— Большой город, — вежливо сказал Гиви, глядя на голубые и позолоченные купола, поднимавшиеся из-за городской стены.
— Город? — переспросил его спутник, — о нет, Ирам не город! Ирам — это целый мир!
Ворота, сверкнув на солнце медной оковкой, распахнулись, и под радостные крики, войско въехало под белые своды.
Гиви озирался по сторонам. Низкие домики из обожженной глины чередовались с башнями светлого камня, в прохладных переулках крыши смыкались, образуя арки и изящные своды, кованые решетки так переплелись с виноградной лозой, что порой было трудно отличить одно от другого. И везде, везде были люди — они стояли на балконах, высовывались из окон, свисали с плоских крыш… Воздух вскипал от радостных криков.
И все это — шум и радость, и восхищение — предназначалось им. То есть в основном Шендеровичу, но частично и ему, Гиви.
Гиви боролся с желанием слезть с верблюда и укрыться в какой-нибудь прохладной норе — он чувствовал себя самозванцем.
А Шендерович — нет!
Напротив, он продолжал доброжелательно кивать, озирая свои владения.
По обеим сторонам дороги вознеслись к небу белые и золотые столпы, розы сыпались под ноги Аль-Багум. Эмир, чуть пришпорив жеребца, оказался бок о бок с Шендеровичем.
— А вот и твой дворец, о, Лунный рог! — произнес он, вытянув руку по направлению к возвышающемуся над крышами куполу.