Ребенок, росший при театре «Блэкфрайарз», где его и заметил Джон Геминдж, актер из труппы Шекспира... мальчик, который таинственным образом оставался все таким же юным три лета подряд...
Такой дивный, прелестный мальчик... бледный, с темными локонами и глазами, которые были как звезды, влекущие страждущий взгляд... как Полярная звезда, что притягивает магнитную стрелку компаса. Леди Катрин так любила, когда он поет... псалмы и мадригалы Берда, литургии Таллиса, сочинения для голоса Дауленда... и очень скоро ее любимые мотивы превратились в ее похоронный марш. Это были красивые похороны, сам король почтил их своим присутствием.
Сегодня вечером король был в театре. Но взгляд его крохотных крысиных глазок искал не поэта, а всего лишь — ребенка. Мальчик отвел глаза.
Работники сцены создавали ветер с помощью огромных вееров. Мальчик подпрыгнул, чтобы дотянуться до золотой упряжи, и взмыл к небесам; свободную руку он протянул к зрителям, облаченным в роскошные камзолы из шелка или парчи, в белых припудренных париках. А потом, поднявшись до уровня балкона, он разжал пальцы, словно бросая вызов земному притяжению, сделал кульбит в воздухе и растворился в тени ската крыши...
Раздались аплодисменты очередному чуду иллюзии.
Он все еще был там, наверху, один в облаке табачного дыма (весь двор был в восторге от этого нового порока с Вест-Индийских островов), откуда был виден весь зал, все еще пребывающий в замешательстве. Просперо остался на сцене один. Он глухо стучал своим посохом по дощатой сцене, словно регент церковного хора; а потом — словно раб, молящий хозяина о прощении, и прощение явилось ему в виде слабых хлопков короля, восторженных возгласов дам, угрюмой улыбки герцога Букингема, близкого друга короля и пассивного педераста, как сказали бы некоторые.
Позже поэт — и вся остальная труппа — преклонил колени у королевских ступней, а король одарил лицедеев пятью фунтами елизаветинского серебра, отчеканенного по всем правилам (сейчас-то серебряный фунт сделался легче на целый скрупул). И еще — особый знак королевского расположения — велел Шекспиру выбрать любое понравившееся ему кольцо с подноса, заваленного всякими побрякушками.
После чего он спросил:
— А где же мальчик, мастер Уильям? Где этот прелестный мальчик? Мы же должны убедиться в том, что его прекрасные локоны — настоящие. — В речи короля все еще ясно проскакивал северный акцент.
Геминдж, стоявший за кулисами, нервно теребил пальцы: мальчишка все еще был там, на самом верху.
Он мгновенно спикировал вниз из-под стропил, приняв облик летучей мыши, и тут же вернул себе человеческое обличье — так быстро, что никто этого и не заметил; потупив взгляд, он благоговейно преклонил колени перед королем.
— Подойди ближе, мы хотим изучить это прелестное юное личико, которое неумолимое время так быстро покроет сетью морщин. Серебро слишком быстро тускнеет, а гипс покрывается трещинами.
А он смотрел на складки королевского камзола, который, хотя и был вышит золотом, смотрелся каким-то поношенным, и ощущал неистовое желание, таящееся под этим камзолом. Король играл его волосами, наматывая их на свои костлявые пальцы.
— Страх настолько сковал тебя, дитя мое, что ты не смеешь поднять на нас взор? Ужели мы столь ужасны? Или, может быть, ты боишься, что мы можем отшлепать эти нежные щечки? Как тебя звать?
— Нэд, ваше величество.
— Вот возьми золото, Нэд. — Король взял с подноса кольцо. — Ты посмотри, какой карбункул. Просто огромный. — Он собственноручно надел кольцо с камнем на палец мальчика, и у него перехватило дыхание. Рука мальчика была холоднее, чем сталь. — Он высасывает из меня тепло, — сказал король.
— Тогда, — отозвался герцог Букингем, — ваше величество вправе вернуть назад отнятое тепло.
Придворные, окружавшие короля, рассмеялись. Но сам король выглядел хмурым. Он сказал:
ebooksa