— Ни слова больше, молю вас!
— О! Кажется, наш злой дух слишком ранимый!
— Просто я видел, как это бывает...
— Ты что же, ходишь на площадь по воскресеньям и смотришь на казни преступников, коих вешают, выпускают им кишки, четвертуют?
— Нет, я хочу сказать, что я столько раз видел, как людей убивали, пронзая им зад кольями, копьями, пиками и, да, раскаленными докрасна кочергами... как-то у меня был друг, который очень любил сажать своих врагов на кол.
— Но у нас на дворе шестнадцатый век! Подобные зверства присущи лишь варварским, полудиким, давно минувшим временам.
— Да, ваша правда. Но я ничего не забыл. Это было сто тридцать лет тому назад...
И мальчик, которого Кит нарек Нэдом, начал рассказывать о давних временах. Он не знал, поверит ли Кит Марло в его истории; но впоследствии многие пьесы Кита содержали в себе отголоски историй, рассказанных мальчиком. Мальчик стал часто бывать в этой комнате над трактиром. Кровь поэта была чиста, и он никогда не позволял себе выпить столько, чтобы причинить вред своему гостеприимному хозяину; как он мог погубить источник столь прекрасной музыки?
Но сейчас, думал Нэд, Кит все равно умирает.
В этот раз он выпил очень много крови. Он пил и думал: а ведь я мог бы его спасти; нельзя, чтобы мир потерял такого человека, пусть даже его тут клеймят как безбожника и педераста. И он не стал осквернять тело поэта, он оставил его лежать, словно тот просто заснул, бескровный и бледный; а потом, вновь обернувшись мышью, он исчез в норе, ведущей в лабиринты туннелей, пронизывающих весь дом.
Печаль, которую он познал, все еще была для него новым чувством: он надолго забыл, что такое грусть, и вспомнил буквально недавно — лет сто назад. Печаль пахла детством, человеческим детством, о котором он не вспоминал уже тысячу лет, если не больше. Печаль оживляла его кровь, так что он себя чувствовал... нет, не живым, но чуть менее мертвым.
А чуть позже, ночью, эта печаль разбудила в нем побежденный, казалось бы, голод, и он вновь пошел на охоту... и убил свою жертву. В другом трактире... он словно впал в бешенство... у него на губах пузырилась кровавая пена... он укусил беременную женщину прямо в ее огромный живот и съел плод, ее нерожденное чадо, выбросив плаценту в огромную кружку с элем... он с треском сломал шею спящего моряка, оторвал ему голову и выпил всю кровь, словно воду из бурдюка; и, наконец, он нашел себе место для сна, которое, по случайному стечению обстоятельств, располагалось в канализации, неподалеку от реки.
Следующей ночью он вернулся в трактир Элеоноры Булл. Тело поэта так и лежало на кровати, там же, где он его и оставил. Похоже, полиция еще не бралась за расследование его убийства. Трактирщица и один из агентов королевской службы, некто Вальсингхэм, беседовали внизу, у огня. А Марло лежал, непокрытый, в темноте... но для того, кто смотрел на него глазами ночи, комната казалась залитой холодным, мертвенным светом. Над кроватью висело распятие, но оно не беспокоило мальчика; время победило его суеверия; но все равно ему до сих пор было больно на него смотреть. Еще один крест лежал на груди поэта, прямо на сердце; серебряный крест, инкрустированный аметистами, — дорогая вещь наверняка.
— Брат Кит, теперь ты должен проснуться.
Мальчик дотронулся пальцем до тела; да, он уже ощущал этот нечеловеческий, едва различимый пульс — биение мертвого сердца; однако Марло не открыл глаз.
— Тебе надо проснуться и пойти со мной; я не могу тебя здесь оставить. Говорят, ты — безбожник, поэтому они могут покалечить твое тело, и тогда весь мой труд пойдет прахом.
Наверное, все дело в этом проклятом кресте, который лежит у него на груди, подумал мальчик и сбросил крест на пол; серебро обожгло его лишь на мгновение. Выжженное клеймо в форме креста тотчас же затянулось новой кожей. Марло открыл глаза и тихо проговорил:
— Мне казалось, что целый мир обрушился тяжестью мне на грудь. Но теперь все прошло.
— Пойдем, — сказал Нэд Брайант.
— Куда? Кто я? Во что ты меня превратил? Что ты сделал со мной?
ebooksa