— Нет. Небеса тут ни при чем. Теперь меня если что и возбуждает, то только те вещи, которые будят все темное в человеке. Уродство. Увечья. Болезни. Я пресытился красотой. Она мне надоела. Она мне скучна. Может быть, это только закономерно, что я последнее время чувствую неодолимую тягу… познать плотские наслаждения с…
— Боже правый, дружище!
— Только не говори мне, что тебя никогда не тянуло к чему-то такому. А теперь мы уже старые, старые, старые. Мы скоро умрем. До каких пор мы должны себя сдерживать?! Сколько можно стесняться своей природы?! Я хочу, чтобы все было как раньше… когда мы были детьми!
Через круглую комнату прошла статная женщина-альбиноска с ярко выраженными африканскими чертами. Она бегло взглянула на двух стариков своими розовыми глазами и скрылась в тенистом проходе в зеленой стене.
— Это Лола, — сказал Пратна. — Моя последняя. Я перепробовал всех и вся. Девушек, мальчиков, собак и кошек, карликов и великанов, кошмарных уродцев… цепи, кнуты… всё! Иногда я возбуждаюсь на секунду-другую, а потом — ничего. Ничего. Такое впечатление, что меня нет вообще. А ведь когда-то мы кое-что собой представляли? Когда мы были Богами Хаоса, мы были и вправду почти как боги!
Да. Именно так. Локк знал, о чем говорит его старый приятель. У него в душе — где когда-то были какие-то устремления, любови и страхи — теперь поселилась, гнетущая пустота, ноющий холод. Он превратился в опустошенного и уродливого старика, для которого все давно кончилось и который так и не испытал всего, что хотел испытать. Сейчас он себя ненавидел, пусть даже и понимал, что Пратна умело использует эту ненависть, чтобы манипулировать им и заставлять подчиняться… прошло столько лет, но ничего не изменилось. Вообще ничего.
Он молча ждал продолжения.
— Но как бы там ни было… мой астролог говорит, что время пришло. И вот еще что. Моя внучка Премкхитра учится в Америке. На прошлой неделе я подучил от нее письмо. Все девочки в пансионе сходят с ума па этому новому рок-певцу, совсем молодому мальчишке по имени Тимми Валентайн. Они все влюблены в него до безумия. Ну, детишкам нужны кумиры. В этом нет ничего плохого. Но внучка прислала мне текст его новой песни… как это у них называется… хит. Так вот, там поется, что люди — как поезда. Жизнь каждого — это рельсы, протянутые сквозь время, но иногда пути нескольких пересекаются в одной точке в самый глухой час ночи, и этот узел, где сходятся все пути, как вампир, выпивает людские души. Красиво, правда?
— В твоем изложении это действительно интригующий образ. И особенно, — Локк с отвращением сморщился, — для новомодного поп-музыканта. Но я не вижу, при чем тут…
— Ты просто не слушаешь, что я тебе говорю, старик. Ты что, постепенно впадаешь в маразм? Я тут перед тобой распинаюсь. Говорю о кармических узлах… мы скоро умрем, мы все… и я хочу свести наши пути к одной точке, к последнему пересечению, прежде чем наши души будут допиты до дна… нет никакой жизни за гробом! Смерть — это конец. Придет день, и мое бездыханное тело положат на погребальный костер, и скучающая персона королевских кровей поднесет факел к сухому дереву, и сотни льстецов-подхалимов в последний раз падут ниц, хотя в этот самый момент уже будут делить в уме мое имение, мои коллекции, даже этот крошечный дворец. Я не хочу просто сидеть и ждать, когда это случится. Я хочу грандиозный спектакль! Причем сейчас, пока я еще жив!
— А разве тебе недостаточно этого сада?
— О Фрэнсис, ты такой скучный… куда подевалось твое сумасбродство?! Вспомни, каким ты был… необузданным, диким. Вспомни нашу последнюю мессу в часовне. Между прочим, твоя идея. Если ты вдруг забыл.
Нож, вонзившийся в дрожащую плоть… тонкие струйки мочи и крови… одуряющий запах ладана и горящей плоти… обряд, составленный из фрагментов древних манускриптов из университетской библиотеки… и волк… или некая тварь в виде волка, сотканного из темноты.
— Дух, которого мы призвали. — Принц словно прочел мысли Локка.
— Не было никакого духа! — прошептал Фрэнсис. — У нас просто воображение разыгралось! Я не помню каких-то духов! Я вообще ничего не помню.
— Ты все помнишь, Фрэнсис. И тебе снятся кошмары о том, что было. Ты просыпаешься посреди ночи в холодном поту. Ты просыпаешься от своих криков.
— Нет!
— Послушай, Фрэнсис. Ты помнить ту клятву, которую мы с тобой дали друг другу на кладбище за школьной часовней в Итоне, когда луна было полной, а нам с тобой было четырнадцать лет? Я помню. Это было в день летнего солнцестояния. Казалось, что солнце вообще никогда не зайдет. Я тогда жил совсем рядом с часовней, в большом доме с садом, где были дорожки, вымощенные булыжником, а фасад был украшен гипсовыми фигурами каких-то греческих героев. Так что я лишь перешел через улицу и ждал тебя там. А ты был стипендиатом и жил в пансионе при школе, и тебе надо было уйти незаметно. По галерее, через внутренний дворик, по ступенькам, где мы играли в «пятерки» [11]. Ты достал старенький перочинный ножик, весь в пятнах ржавчины, и разрезал себе палец до крови, и мы поклялись…
Воспоминания нахлынули неудержимо. Локк как-то разом сник и разрыдался, пряча лицо в ладонях. Да, это правда. На протяжении шестидесяти лет ему снятся кошмары про волка-оборотня. И кто они с Пратной теперь? Два дряхлых, отживших свое старика, которые плачут друг у друга в объятиях Один плачет навзрыд, беспомощно, как дитя. Второй — безмолвно, как будто даже излитие слез — это действо, требующее филигранных расчетов
— Дух… или какое-то существо, которого мы призвали своим ритуалом, — говорит принц, и теперь глаза у него сухие. — Я хочу его разыскать. Где-то он должен быть. Должен. Потому что иначе как объяснить его страшную власть над нами?! Ведь он до сих пор нас преследует, до сих пор… Может быть, я его уничтожу. Может быть, буду его любить, стану его преданным учеником или рабом — что угодно, только не эта жизнь в призрачных грезах, в неуловимых тенях…