Ангел боли

— Только глупцы ожидают лучшего от своих богов, — ответила она. — Мы оба это знаем.

— Если бы я думал, что ты способна заплатить, — сказал Дэвид с тщательно отмеренным пренебрежением, — я бы запросил высокую цену за услугу, которую мне приходится выполнять. Но я никогда не верил, что ты настоящая богиня, поэтому я ограничиваюсь более скромными требованиями.

— Если бы я сама могла рассказать тебе все то, что ты желаешь узнать, — спокойно молвила она, — мне не пришлось бы так долго использовать тебя, или использовать тебя сейчас. Дело в том, что я не знаю — а остальные пробудившиеся родичи знают не больше меня, — и потому мне приходится использовать тебя как инструмент, как всевидящее око. Я уже сказала, что ты разделишь всё озарение, которого тебе удастся достичь по моему поручению, и что оно станет твоей наградой, если тебе повезет.

— Кажется, ты вполне уверена, что мы достигнем успеха, — сказал Дэвид приглушенным голосом. — Но мы лишь люди, несмотря на огонь, который ты и остальные влили в наши души, помогая нам видеть по-настоящему. Даже Геката всего лишь человек. Наша боль может оказаться просто пыткой — а то, что она принесет, может оказаться чем угодно, кроме истины. Последний из древних оракулов умер в Век Чудес, и ты не можешь рассчитывать, что сегодня создала нового.

— Мы должны попробовать. По крайней мере, мы выясним, что работая с людьми, ничего не добьешься. Это тоже знание. Мы должны попробовать.

Произнеся эти слова, она исчезла во мраке, и он почувствовал давление плода в своем горле, который продолжал растворяться. Он почувствовал, что его глаза закрыты, и заставил себя открыть их, почти уверенный в том, что снова окажется в искусственном Эдеме Гекаты. Но вокруг не оказалось ни густой листвы, ни яркого неба. Свет был гораздо мягче, и сложно было разглядеть какой-либо четкий образ.

Даже теперь он не мог надеяться, что сон окончен, или что подступающее озарение дастся ему легко.

2

Мягкий, приглушенный свет ласкал его усталые глаза. Прохладный, успокаивающей бриз пролетел, утешая израненную душу, как обезболивающая настойка опия.

Он вернулся в свое тело, и кажется, очнулся в реальном мире, судя по тому, как пульсировала привычная боль — общее болезненное ощущение, состоящее из множества менее болезненных уколов боли в позвоночнике и суставах.

Он стоял в одной из палат больницы, где работал много лет. Это был не его личный кабинет, где он хранил свои вещи и книги и где стоял его письменный стол, но одна из соседних прозекторских, где лежали трупы и проводились вскрытия.

Дэвид иногда задумывался, наблюдая за студентами, орудующими своими скальпелями, каково самому лечь под нож, с виду мертвым, но на деле живым, и почувствовать каждое движение лезвия, однако быть неспособным издать малейший звук или пошевелиться. Не так ли будет выглядеть то, что должно с ним произойти? Может быть, из хранилища его наиболее личных и тайных кошмаров выбрали этот, чтобы ввергнуть его душу в самые страшные круги пророческого озарения?

Он огляделся и кое-что вспомнил. Он вспомнил, что был в собственной комнате — во сне внутри сна — и встретил там кого-то, притворяющегося им самим.

Он встретил Махалалеля, создателя Глиняного Человека и лондонских оборотней. Махалалель сказал ему, что все будет хорошо. Махалалель пообещал ему, что обнаруженная Дэвидом истина пойдет ему на пользу.

Дэвид вышел из прозекторской и поспешил по коридору в свой кабинет, где он так часто закрывался от мира. Он ворвался в комнату, захлопнув за собой дверь и уставился на пустое кресло за столом. Он был один.

И все же он помнил. Это был лишь сон во сне, но он помнил.

Он огляделся в своей старой комнате. Высокие, заиндевевшие окна и стены, увешанные полками, остались такими же, как были, также как и сосуды на полках, цветные рисунки на стенах, доска и маленький комод, полный инструментов. Все осталось на месте.

Затем он обернулся и посмотрел на дверь, которую только что захлопнул за собой, на которой висел…

Лицо египетской кокетки, как обычно, смотрело на него — но картина теперь была не на холсте. Теперь она оказалась нарисована на боку того, что видимо, было настоящей гробницей мумии. Дверь перестала быть прямоугольной, несмотря на то, что, когда он заходил, он ещё была такой. Теперь на её месте осталась лишь выгнутая боковина гробницы, вделанная в стену.

Он знал, что это была не настоящая гробница. Он узнал её и понял, из какого ночного кошмара она была взята, чтобы служить вратами из кости и рога* [3], через которые он должен пройти.