Ангел боли

И это был момент, к которому она решила вернуться, чтобы ангел, чьей заложницей она стала, смог раскрутить колесо предсказаний с помощью боли.

Миссис Муррелл стояла в дверном проеме, глядя на неё. Софи ушла с чьей-то помощью. Безголовое тело на полу истекало кровью, кровь вытекала из артерий — впрочем, очень медленно — а также из подвешенной в воздухе головы. Глаза мертвеца выкатились наружу от боли, а язык, распухший и посиневший, вывалился из безмолвно кричащего рта, как голова ящерицы.

Геката улыбалась.

Она смотрела в глаза миссис Муррелл и улыбалась. Она смеялась. Вернувшись в свою прежнюю форму, она лишилась силы разума и воображения, которые приобрела во время своего превращения. Её материальный образ накладывал ограничения на её мышление, также как и волчий облик ограничивает интеллект оборотней. Восторг распирал её так, что она дрожала.

Она показала на голову и весело выкрикнула, так как была слишком возбуждена, чтобы выговаривать настоящие слова: «Ла! Ла! Ла!»

Она увидела ужас в глазах Мерси Муррелл — ужас, который изменял её внешность, лицо хозяйки медленно превращалось в маску ненависти.

И Геката не понимала, почему.

Однажды миссис Муррелл ставила легенду о Саломее — конечно же, в собственной обработке. Софи играла Саломею, а девушка, изображавшая палача в пьесе о турке, играла Иоанна Крестителя, коварно убитого приспешниками Ирода, чтобы Саломея могла исполнить похотливый танец с его головой. Гекате также было позволено потанцевать с искусственной головой, на её неказистый манер, чтобы добавить элемент карикатуры в предпоследнем акте. Это была самая ответственная роль, какую ей приходилось когда-либо исполнять, и она радовалась смеху и крикам толпы, чью насмешку была не в состоянии понять.

Тогда миссис Муррелл осталась ею довольна, но сейчас она была совсем не довольна.

На этот раз миссис Муррелл подобрала розгу, которой бедолага-покойник слишком долго и сильно бил Софи, и ударила Гекату по лицу. Затем она ударила её снова, снова и снова, в кровавой ярости, которая не поддавалась ни страху, ни выдержке.

Она поступала безумно. Даже Геката смутно это понимала. Геката знала — то, что она недавно сделала с мучителем Софи, она может легко сделать и с женщиной, избивавшей её. Но она не стала это делать. Она могла бы отрывать от миссис Муррелл кусок за куском и разнести её тело на клочки по всем углам комнаты, но не стала. Она также не уклонялась от взмахов розги. Вместо этого…

Гибкая розга сдирала кожу с её щек и шеи. Она выбила глаза, которые Геката не стала закрывать, и ослепила девушку. Она сорвала волосы с её головы и разорвала их на мелкие клочки, которые упали на пол.

И ей было больно, боль была горячей и безумной, и она дала крылья её душе.

Потому она смеялась, смеялась и смеялась, в то время как свет омывал её славой.

В то же время Ева — невинная — посмотрела в лицо змею и улыбнулась. Она любила красоту и доверяла ей. Она не имела представления о лжи, ни малейшего понятия о том, что вещи могут быть не такими, какими кажутся. Она знала без тени сомнения, что змей желает ей добра, желает дать ей новый источник радости в её жизни.

Она взяла роковой плод в руку и поднесла его к губам. Она откусила маленький кусочек и дотронулась до него языком. Она проглотила его, несмотря на очевидное отсутствие вкуса.

Она благодарно посмотрела в лицо змею.

Лицо изменилось, и на его месте она увидела отрубленную голову, волшебным образом висящую в воздухе, кровь лилась из её шеи. Она увидела выражение лица несчастной головы, искаженное эффектом асфиксии и пережитым ужасом.

Затем она увидела свет.

И только тогда она поняла, кем была.