Комната, которой нет

22
18
20
22
24
26
28
30

Сорок девять, а не пятьдесят, говорил себе Федор, всего каких-то сорок девять. Дочери двадцать семь, сыну двадцать один. Они еще дети, если всерьез посмотреть, значит и он не стар, жена вообще выглядит, словно ей тридцать пять, если не меньше. А проблемы со здоровьем – не новость ни для кого, кто перешагнул рубеж сорока пяти и всю жизнь не особенно обращал внимания, что ест, сколько и что пьет, да вдобавок выкуривал как минимум по пачке в день. Сердце он обязательно проверит, но на это нужно настроиться, выкроить время на обследование, так чтобы не пострадала работа и иметь возможность контролировать процесс. Все это будет, нельзя спешить в подобных вопросах. Необходимо взвесить за и против, посоветоваться с Людмилой, а уж потом бросаться в омут с головой. Первым дело, конечно, бросить курить. Может быть, прямо сейчас, сию минуту?

Федор вынул из нагрудного кармана рубашки с коротким рукавом пачку «Парламента» и стал вертеть ее в пальцах. Захотелось курить, а ведь до того полчаса он вообще не думал о сигаретах. Рука не поднималась выбросить пачку. Все ясно, начинается выдумывание причин, откладывание на потом… Что с ним происходит? Как же до сих пор он занимается бизнесом, если мыслит такими категориями? Ну, бизнес есть бизнес. Здесь речь идет о нем самом.

Очередь почти закончилась. Федор вынул сигарету и смотрел на нее, словно впервые видел.

Запах манил. Организм требовал никотина. Форменное сумасшествие. Если посмотреть на все со стороны, его проблемы не стоят выеденного яйца – эти его проблемы. Он уже чувствовал приближение чего-то темного и страшного, слышал поскрипывание того страшного огромного колеса. Выпрямленного времени никогда не было. Циклы имеют начало и конец.

Лицо Федора исказилось, и он испугался, что продавщица заметит его мученическую гримасу сквозь стекло.

Так, вот и его черед. Федор сломал сигарету, скомкал и склонился над окошком киоска. Он купил пару журналов для себя и жены и несколько газет, половина из которых ему была ни к чему. Его мозг работал в другом направлении и почти не воспринимал реальность.

Федор вспоминал тучку в безоблачном небе, лицо, которое оно ему показало. Много лет назад произошло нечто такое, за что теперь, видимо, им с Людмилой придется расплачиваться. Федор подумал о своих детях и о том, как все несправедливо. В этой истории роль сына и дочери невелика. Его отцовский долг в конечном итоге состоит в том, чтобы защитить их и по возможности ничем не выдать себя. Ольга тяжело переживала гибель Виталия, ее воспоминания еще свежи. Пусть сейчас у нее и Игоря другая жизнь, но в их прошлом слишком много мерзости, и Федор не хотел, чтобы дети к ней прикасались снова.

Но как же ему все рассказать жене? Поделиться догадками, страхами. Как рассказать женщине о дурных предзнаменованиях, когда она только и делает, что ждет плохих новостей? Конечно, может быть, Людмила и сама обо всем догадывается… Знает ли она вообще, что происходит с ней и вокруг них? Федор гадал, как лучше начать разговор и когда, и решил подождать до завтра. Одна ночь ничего не решит. Не надо пороть горячку, это пойдет только во вред.

Расстегнув рубашку почти до самого низа, Федор влез в машину. Включил кондиционер. Газеты и журналы полетели на заднее сиденье. Зазвонил сотовый – Федор схватил трубку, лежавшую на приборной доске у стекла. Бухгалтер одного из трех его магазинов задала ему вопрос, причем такой простой, что с его решением справился бы и школьник. Так Федору показалось. Он хотел накричать на нее, но вспомнил, что эта женщина работает у него недавно, и терпеливо объяснил, в чем проблема, добавив напоследок, чтобы по всем вопросам не обращалась к нему, а звонила непосредственно директору магазина.

Переведя дух, Федор отъехал от обочины и направился домой.

За деревьями справа стояли длинной шеренгой кирпичные девятиэтажки. Федор посмотрел в их сторону случайно, когда разворачивался, и увидел, что фасад одного из домов занимает та же самая отвратная физиономия. Сердце пропустило один удар, сжалось, Федор чуть не выпустил руль. Физиономия была огромная, великанская.

Снова стало донимать жжение в груди. Машина катила в сторону перекрестка. Федор быстро посмотрел назад. То, что он принял за лицо, было всего лишь балконами.

* * *

Когда он вернулся домой, Людмила смотрела телевизор и ела мороженое. Федор снял туфли, поставил на полочку. Огляделся. Бросил на себя взгляд в овальное зеркало, обрамленное коричневой деревянной рамой. Не так давно у него стала появляться неприязнь к зеркалам, в которых он видел не то, что хотел. Слишком, на его взгляд, был велик диссонанс между должным и желаемым. На Федора мутными глазами измученного работой вола смотрел человек с выдающимся животом, обвисающими щеками и сединой на висках. На скулах выделяются красные пятна, такие же пятна на лбу, и похожи они на свидетельства надвигающейся тяжелой болезни.

Федор подумал схватить что-нибудь тяжелое и разбить зеркало, влепить в эту гнусную рожу все свою злость. Он бы это и сделал, если бы была гарантия, что поможет.

Он болен – сомнений нет. Дело, видимо, не только в сердце. С чисто медицинской точки зрения, в нем мог поселиться рак, гепатит, цирроз, туберкулез, и скоро, вероятно, его настигнет инсульт или инфаркт, однако Федор боялся не этого. Он дряхлел по другой причине. Такой болезни ему не найти ни в одном справочнике.

Зачарованный своим отражением, Федор подошел к зеркалу ближе. Перспектива в глубине стекла изменилась. Казалось, позади него длинный коридор, где горит только одна тусклая лампочка. На Федора смотрело потное лицо, и каждая пора напоминала глубокий котлован, заполненный грязной дождевой водой. Черты преображались, подбородок сдувался, исчезал, губы вытягивались вширь и вперед. Лоб стал словно горка, потом превратился в козырек.

Я? Неужели это я? У Федора сжались кулаки. На него, ухмыляясь, смотрел выродок, животное, вот оно показывает зубы, каждый из которых просто омерзителен. Отражение высунуло язык, и Федор отпрянул.

– Как дела?

Людмила появилась в прихожей с пиалой, наполненной шоколадным мороженым.

Федор наклонился над полочкой для обуви и взял газеты с журналами. Давление в груди было уже труднопереносимым.