— А почему бы нет? Наши мысли и воспоминания любят порой принимать отчетливые очертания и формы. Мир переполнен личинами и масками, порожденными мыслью. Подобные фрагменты, оторванные от матриц, какое-то время слоняются бесприютными призраками, пока не рассеются в пространстве, или их не поглотят более сильные токи.
— Ты открываешь мне новые миры, прекрасные и ужасные, как мечты безумца.
Вируш печально улыбнулся.
— Увы. Эти миры слишком часто светятся фосфорическим светом тлена.
Он встал и подошел к фортепиано у окна, взял несколько минорных аккордов.
— Друг мой, — обратился он ко мне, не убирая рук с клавиатуры, — по удивительной прихоти судьбы ты оказался сегодня под моей крышей в совершенно исключительную минуту. Тоска по былому нахлынула неизбывной волной и уносит меня в дни, давно минувшие. Обещай же сохранить спокойствие, свидетелем каких бы странных явлений ты ни оказался.
— Обещаю, — ответил я, тронутый до глубины души его доверием. — Не сойду с места, не шевельнусь.
Анджей, успокоенный заверениями, отдался игре: бескрайняя, будто море, грустная фантазия полилась из-под его пальцев. Неутоленная тоска великих пространств, грусть пустых черных ночей, плач судьбы, блуждающей в бескрайней пустыне. Играл великий артист. Его всегда мягкий профиль, грустная улыбка словно застыли, смертельная бледность разлилась по щекам, прерывистое дыхание с хрипом вырывалось из груди, веки, утомленные светом, тяжело опустились на глаза…
Он играл, подняв лицо, не глядя на клавиатуру.
Неопределенный страх закрался мне в душу; не в силах видеть эту смертную маску, я отвернулся к окну.
Окно выходило в сад. Осенний вихрь яростно гнул скелеты дерев, вся листва давно облетела. Сильные порывы пригоршнями швыряли в комнату сухие листья; они с шорохом струились по полу, блеклые, иссера-желтые… Черный проем окна приковал мой зачарованный взгляд.
Вот из глубины сада приблизился высокий белый старец и, опершись о парапет окна, заслушался… Подавленный крик замер в моей груди. Холодный пот выступил на лбу; расширились от ужаса глаза, не было сил шевельнуться…
Еще миг, и видение, подняв на прощание худую дрожащую руку, исчезло во мраке сада…
Вируш продолжал играть. Под тонкими нервными пальцами родилась причудливая колыбельная. Тихая и трогательная, она в материнские объятия заключила чью-то маленькую душу и, лаская, прижала к груди.
— Ой, люли-люли, любимый, глазки милые сомкни!… - Прозрачные руки в кольцах, гибкие женские руки, показались в окне, благословляя, почили на голове Анджея, пропали в ночном мраке…
А он все играл. Лишь поначалу неестественно прямой, он поник над клавиатурой; на губах, плотно сжатых неизбывной мукой, выступила пена…
Характер мелодии изменился. Колыбельная взметнулась кровавым вскриком любви, неутолимая, взмывая смерчем страсти, любовь рвала аккорды, сметая все на своем пути лавиной безумных звуков…
За окном в рыданиях осеннего листопада с гордо откинутой, трагически прекрасной головой явилось видение юной женщины. Ангел отречения прикрыл рукой глаза — печальные, темно-карие; чудные уста, уста розового бутона, полураскрылись в неутоленной жажде других губ… Порыв безмерного страдания поверг видение ниц. Она безвольно уронила руку на парапет окна и склонила на нее голову…
Музыка внезапно оборвалась. Черные пропасти ночи поглотили фантом.
Нечеловечески изнуренный, Анджей замертво рухнул на пол. Я бросился к нему с водой, — напрасно. Он оставался недвижен, окаменелый — следовало немедленно применить магнетические пассы! К счастью, приемы мне известны. Несколько пассов — и вернулась нормальная гибкость, белки глаз приняли обычное положение, весь в обильном поту Вируш очнулся.
ebooksa