Голова ее поникла, буйная медь волос смешалась с белой волной меха и, бессильно разбросавшись поперек шкуры, она заснула.
Почти в то же миг и я утратил сознание. Мир закружился в сумасшедшей сарабанде, и, раскинув руки, я, словно мертвый, рухнул около Камы. Наступила ночь, черная, жестокая, набросила темный, непроницаемый плат…
….
….
В мертвый сон ворвался вихрь, и разбудил меня, летящего в темных пространствах. Завывал ураган, гнулись и стонали деревья, во мраке с хохотом проносились какие-то тени. Вскоре полет снизился, я мчался в ущелье между отвесными скалами. Чье-то крыло, широкое, пушистое коснулось меня, обгоняя, и понеслось дальше. Звериные либо человечьи голоса, отраженные обрывистыми склонами ущелья, терялись где-то на просторах бездорожья…
Внезапно тучи разверзлись и в разрыве засверкала луна, затопляя землю призрачным зеленым светом. В вышине надо мной бешено мчался табун нагих человеческих тел: юные девушки с длинными волосами приникли нежными гроздьями грудей к козлиным хребтам; пышные, в знойном расцвете женщины погоняли огромных кабанов, стиснув ногами их бока; гибких, стройных юношей, мужчин в цвете сил и сладострастных старцев с угольками тлеющей похоти в погасших глазах уносили безумным галопом окровавленные кобылы в течке; омерзительные седые мегеры оседлали кочерги, лопаты, палки, — взбесившийся хоровод бесстыдных тел, искореженных монстров, бешеных ведьм-мартышек…
Узкая горловина ущелья внезапно раздалась, и я очутился в котловине, окруженной горным хребтом: посредине, подобный срезанной голове сахара, вздымался в небо гранитный конус. Здесь человеческая саранча опускалась на землю, наполняя долину гиканьем, ржанием, реготом. Откуда-то из-под земли вырвался огонь и кровавыми отблесками осветил котловину. Все взгляды устремились к плоской вершине конуса, залитой пурпурным светом: там, на высеченном в скале троне сидел, поджав под себя косматые копыта, гигантский андрогин с головой бородатого козла, с козьими выменами и возбужденным фаллосом — ужасный, угрюмый, крылатый…
Толпа внизу заволновалась, зашелестела:
— Он! Господин! Он, Бафомет братьев мистического Тампля, Тифон египетских магов, предвечный Ариман-Пифон!.
— Хвала тебе, повелитель огненных бездн, слава тебе, владыка греха и телесных утех, заступник от лученных от лика Божия! Покорные, припадаем к стопам твоим, лишь тебе послужим, о даритель наслаждений и безумств крови! У подножия трона твоего воздаем почести, извечно лишь тебе надлежащие, слагаем к стопам твоим поклонение детей земли… Осанна, Господин Бездны! Осанна! Осанна!…
Тьмы и тьмы склоненных голов заколыхались, волной изогнулись в покорном смирении нагие спины.
Лик Сатаны осветился усмешкой — странной усмешкой утоленной гордыни и зловещей радости. Он поднялся с седалища — огромный, неведомый — и взмахнул змеевидным тирсом. Двое братьев, убранных в козлиные шкуры и дьяволовы рога, повели к трону по скалистому склону какую-то женщину. Она быстро устремилась наверх, белоснежная в своей наготе, в золотолитом покрове волос, ниспадающих к стопам, крошечным, почти детским. Когда уже в третий раз женщина обошла конус, поднимаясь к трону, я узнал Каму. Восхищенный взор ее был прикован к Бафомету, она шла, вперясь в него, словно лунатик. У подножия трона остановилась смиренная и дрожащая… И тогда раздался хриплый смех и прогремело повеление:
— Сверши поцелуй, надлежащий твоему господину!
С отвращением я увидел, как она прижалась губами к его левой ноге и руке.
— Хи-хи-хи! Ха-ха-ха! — реготало человечье месиво внизу. — Выполняй свой долг, ведьма-юница! Приветствуй господина своего, как пристало.
Сатана повернулся к ней спиной и поднял хвост.
— Целуй! — зарычал он, заглушая регот почитателей. — Целуй!
Она исполнила омерзительный приказ, и чудовище-андрогин, положив правую руку ей на грудь, возгласил:
— Вот печать — дар моего духа. Прими ее и носи во имя мое!
Он отнял руку, и на груди Камы остался багровый прочерк дьяволова когтя.