Коллекция

Отпив глоток чая, она поставила чашку на трюмо и вытащила из косметички кулон, поддев цепочку пальцем, и кристалл, кружась, закачался в воздухе. Сейчас он казался тусклым и невзрачным, а листья плюща — словно покрытыми плесенью. Сморщив нос, Кира бросила кулон обратно, но тотчас снова вытащила и осторожно потерла камень указательным пальцем. Потом надела цепочку на шею, поежившись от прикосновения кристалла к коже. Он был холодным. Очень холодным.

Кира взглянула на себя в зеркало, потом приспустила халат с плеч, расстегнула заколку, и волосы хлынули вниз, затопив обнажившиеся плечи и грудь, и в их окружении камень вдруг снова обрел свежесть и мягкий блеск. Он удивительно шел ей. Она допила чай, глядя на свое отражение, и уже хотела было поставить чашку обратно, но тут с другой стороны окна раздался грохот, ее рука дернулась, и чашка упала на пол. Кира метнулась к окну, ругнулась и легко стукнула ладонью по стеклу. Стоявший на железном подоконнике большой рыжий кот посмотрел на нее круглыми злыми глазищами, ссыпался вниз и исчез.

— Проклятые коты!.. — пробормотала она, отворачиваясь. Кира ничего не имела против кошек и все еще надеялась, что одна из них все-таки появится в ее квартире, но уличные коты выводили ее из себя своей привычкой метить оконные стекла. А ведь она только недавно вымыла окно, с трудом оттерев застарелые вонючие кошачьи метки и слой прилипшей к стеклам шерсти.

Чашка не разбилась, откатившись к стене, и Кира наклонилась за ней, но тут же про нее забыла, удивленно глядя на потрепанный, обтянутый желтой замшей альбом, втиснутый между тумбочкой трюмо и стеной. Невероятно, как она могла его раньше не заметить?!

Подняв чашку, она осторожно подвинула трюмо, и альбом тяжело шлепнулся на пол. Он был крест-накрест перетянут пыльными бинтами и покрыт паутинными лохмотьями с прилипшими к ним мушиными шкурками. Кира брезгливо смахнула их, потом отнесла альбом в ванную и тщательно вытерла его сухой тряпкой, после чего пошла в гостиную, забралась в кресло с ногами и закурила, глядя на альбом, который положила на журнальный столик, не торопясь пока развязывать бинты.

Альбом не мог сам так завалиться за трюмо. Его засунули туда специально.

Зачем? Что там такого?

Может деньги?

Или еще парочка тухлых яичек, раскатанных в лепешки?

Злясь на саму себя, Кира наклонилась и понюхала альбом. Пахло пылью и старой бумагой — ветхий, но вполне мирный запах. Она осторожно потянула концы бинтов, потом поддела ногтями затянутый узел, и тот поддался удивительно легко, словно только и ждал этого момента. Распустив бинты, она осторожно открыла альбом.

Внутри оказались фотографии — множество фотографий, и уж они-то имели к семье Ларионовых-Сарандо самое непосредственное отношение, ибо на первой же странице Кира обнаружила свой собственный детский снимок, на котором она, коротко стриженая, с очень серьезным видом в одних трусиках восседала на огромном полосатом арбузе. Улыбнувшись, она перевернула фотографию. На обороте почерком отца было написано: «Кирочке 2 года».

— Господи, как давно… — пробормотала Кира и начала задумчиво перебирать остальные фотографии. Детских снимков было много — и ее, и Стаса, который на большинстве фотографий выглядел обиженным и почти никогда не улыбался. Она никогда раньше не видела этих снимков. На многих фотографиях вместе с ними были и родители — еще молодые, веселые, беззаботные, и на одну из фотографий Кира смотрела особенно долго. На ней вся семья, нарядно одетая, стояла на набережной. Отец обнимал мать за плечи, пятилетний Стас и трехлетняя Кира держались за руки, и у каждого было по воздушному шарику. На заднем плане возвышался парусник-ресторан «Бригантина». Ресторан сгорел давным-давно и так же давно прекратила свое существование нарядная семья с воздушными шарами. Мама умерла. Отец сильно постарел и сильно изменился, и слышать не хочет о своем сыне. И только Кира и Стас теперь вновь, как много лет назад, могут держаться за руки, хотя и они теперь уже совсем другие люди, и детской беззаботности и наивных улыбок им не вернуть никогда.

Кира аккуратно отложила фотографию на столик и взяла следующую. На ней Раиса Сарандо была запечатлена одна. Она стояла в степи, на фоне древнегреческих руин, вытянувшись на носках и закинув руки за голову, и ветер развевал ее платье. Высокая, тонкая, с загадочной полуулыбкой, с полузакрытыми глазами, она сама казалась некой древней богиней, обряженной в современные одежды, которую ветер вот-вот унесет в заоблачную даль…

Так и произошло шестнадцать лет спустя.

— Мама, мама… — прошептала Кира, — что же ты наделала… Что же вы оба наделали…

В глазах у нее защипало, и она поспешно сунула фотографию в стопку уже просмотренных. Еще раз взглянула на отложенный снимок, с которого улыбалась счастливая семья, и принялась рассматривать остальные.

Вера Леонидовна (а Кира не сомневалась, что фотографии сложила в альбом именно она) составляла семейный фотоархив очень тщательно, следя за хронологией. На первой странице были самые поздние снимки, на следующей — чуть более ранние, и с каждой фотографией время словно бы текло вспять. Кира и Стас становились все меньше и меньше, Кира вернулась в коляску, в пеленки, затем пропала, следом, несколько страниц спустя, исчез и Стас. Свадьба родителей, улыбающиеся лица гостей, молоденькая тетя Аня, худенькая и хорошенькая с букетом роз, молодой дядя Ваня с пышными усами, дед, все еще с лысиной, утирающий слезы, бабушка, красивая, надменная и подтянутая, сжимающая тонкие губы. Рая Ларионова и Костя Сарандо, гуляющие по городу, целомудренно держась за руки. Рая-студентка в смешном старомодном плаще. Рая-выпускница в белом фартуке и с белыми бантами, Рая-школьница, Рая, становящаяся все меньше и все беззаботней, дед с бабкой, молодеющие с каждой страницей, и вместо дедовской лысины появляется буйная шевелюра, а бабка становится все стройнее и все привлекательней. Вот и свадебная фотография. Все больше незнакомых лиц, из взрослых становящихся детскими. Военные фото. Разбомбленный город, руины собора, бескрайняя черная гарь степи. Пятеро девушек, серьезно улыбающихся из-под лихо заломленных набок пилоток, и среди них с трудом узнаваемая Вера Леонидовна, совсем молоденькая, темноволосая и пухлогубая. Снова Вера и еще какая-то девушка, выглядывающие из окошка занятного старинного автобуса с надписью «Петрова — Город». И опять они, снятые по пояс, мечтательно улыбающиеся куда-то вдаль, прижавшись щека к щеке. Большие броши, смешные шляпки-мисочки. Кира перевернула фотографию. На обороте почти выцветшим почерком было написано:

На память Веруле от Таси. 19… г.

Последней Кире попалась бледная пожелтевшая фотография, где две малышки в пышных коротких платьицах стояли на фоне фонтана, держась за руки и очень серьезно глядя в объектив. На обороте была сделана надпись размашистым малоразборчивым почерком:

Снимались Верочка Нефедова и Тасенька Ксегорати.