К сожалению, человеческие особи были не так разнообразны. Тропа на лавовом поле стала шире, и путешественники разбились на пары. Возглавляли шествие Ханануи и мистер Клеменс, следом ехали Магуайр и надутый Смит, тяжело переживающий временную потерю любимого брата. В хвосте плелись я и преподобный Хеймарк. Он не очень уютно чувствовал себя в седле, но и его лошадь была не в восторге от веса почтенного служителя церкви, и это взаимное недовольство загнало их в конец колонны.
Мистер Вендт предупреждал нас, что дорога будет нелегкой – больше тридцати миль по лавовым полям, на высоте более четырех тысяч футов, но я не была готова к усталости, которая навалилась на меня, когда мы достигли того, что Ханануи назвал «привалом». Слово рождало заманчивые образы удобных кресел и горячего чая, но все свелось к маленькой травяной хижине. Впрочем, мы были рады и этому, так как пошел дождь, совершенно промочивший мою шляпку.
Ханануи был явно обеспокоен тем, что мы можем не достичь нашей цели до темноты, поэтому он обошел всех нас и убедился, что мы привязали шпоры – тяжелые мексиканские орудия пыток с дюймовыми шипами. Допрошенный мистером Клеменсом, проводник сознался, что нам предстоит еще не менее пяти часов пути без привала и каких-либо источников воды.
Я отставала все сильнее, поскольку у меня даже не было сил пришпоривать моего скакуна. Кроме того, вода со шляпки стекала мне за шиворот, и мне приходилось ехать с неестественно вытянутой шеей.
Внезапно я увидела рядом с собой мистера Клеменса. Рассерженная таким проявлением жалости (если это была жалость), я пришпорила Лео, но упрямый корреспондент не отставал. Он закурил очередную удушливую сигару, закрывая ее от дождя полями своего гигантского сомбреро. С завистью я отметила, что на нем надет плащ из какой-то блестящей материи, очевидно, непромокаемой. Мои же юбки и бриджи для верховой езды насквозь промокли и весили, казалось, сотню фунтов.
– Впечатляет, правда? – спросил бывший штурман.
Я согласилась самым недружелюбным тоном.
– Очень мило со стороны туземцев так надушить для нас воздух. И устроить эту иллюминацию.
– Иллюминацию?
Мистер Клеменс кивком указал назад, и я впервые за несколько часов повернулась в седле и поглядела на восток. На лавовом поле, где мы находились, по-прежнему шел дождь, но вдалеке заходящее солнце окрашивало океанские волны золотом и багрянцем. Облака отбрасывали на гладь океана тени, мечущиеся по поверхности, как огромные рыбы. Слева от нас, в долине между вулканами Мауна-Лоа и Мауна-Кеа, солнечный свет пробивался сквозь тучи и падал вниз струями жидкого золота, освещая ярко-зеленые кроны деревьев.
– Вы, наверное, удивляетесь, глядя на это, почему язычники не обратились в христианство еще до прибытия первых миссионеров? – осведомился мистер Клеменс.
Он восседал на коне с гордостью бывалого наездника, и дождевая вода ручьями стекала с его сомбреро.
Я села прямо, сжав поводья левой рукой, как будто правила своим конем.
– Вы противник церкви, мистер Клеменс?
Мой непрошеный спутник выпустил облако ядовитого дыма.
– Какой церкви, мисс Стюарт?
– Христианской, мистер Клеменс.
Я устала, промокла и была не настроена обсуждать тему, которой хватило бы на поездку от Миссури до Калифорнии.
– Какую из христианских церквей вы имеете в виду? Даже здесь, на Гавайях, у язычников есть большой выбор.
– Вы отлично знаете, что я имею в виду, мистер Клеменс. В ваших словах заключено презрение к нашим отважным миссионерам. И к вере, которая завела их так далеко от дома.