Наташин взгляд начал медленно-медленно карабкаться вверх — колесо, кроватная ножка, решетка-бортик, край сероватой застираной простыни с черной печатью, тонкая бледная рука поверх простыни (конечно, это не Надя — Надя летом успела вволю поваляться на пляже, у нее хороший загар)… Ее взгляд добрался до лица, и все слова, которые Наташа старательно обдумывала и копила в коридоре, превратились в короткий, какой-то квакающий вдох.
— Жуть, да? — прошелестел снизу тихий голос, и в нем послышалась улыбка. Наташа вздрогнула, когда разбитые губы Нади приоткрылись, показав страшную причину изменения ее голоса — неровные обломки и дыры на месте зубов. — Наклонись. Больно… говорить.
Наташа послушно подвинулась ближе к приподнятому спинкой реанимационной кровати бледносерому лицу, странно далекому и серьезному, словно Надя повзрослела на много десятков лет и знала такие вещи, которые Наташе, молодой и глупой девчонке, никак не понять. Ей хотелось заплакать, но не было ни единой слезы, ей хотелось сказать Наде что-нибудь хорошее, но не было ни единого подходящего слова. Вместо этого она попыталась взять себя в руки — нельзя, чтобы Надя видела, как она потрясена ее видом…и ведь это только лицо, она не видит то, что укрыто больничной простыней.
— Говорят… я… в критическом… состоянии… — каждое слово давалось Наде с огромным трудом, и на лице ее было такое выражение, словно с каждым произнесенным звуком от нее отрывали лоскут кожи. — Это как… хреново… или совсем хреново?
— После того, что ты сделала с той машиной, это нормально, — пробормотала Наташа, пытаясь улыбнуться. Надя закрыла глаза, потом по ее лицу пробежала легкая судорога.
— Тошнит, — прошептала она, и от уголка ее глаза к виску проползла слеза, соскользнула и впиталась в плоскую подушку. — Больно…
— Я сейчас позову… — Наташа вскочила, но Надя слабо качнула головой.
— Не нужно… это все время…теперь…сядь…
Наташа подчинилась, часто моргая и чувствуя в глазах какое-то жжение — то ли предвестник долгожданных слез, то ли следствие переутомления. Она переплела пальцы и уткнулась в них подбородком, чтобы Надя не видела, как дрожат ее губы.
— Теперь…я понимаю, ка…каково тебе… пришлось… как это… больно… хотела бы… я…вот куда… меня завело мое…я хотела…Паша…
Наташа наклонилась и осторожно прикоснулась к безвольно лежащей на простыне руке — так осторожно, словно та была из снега, а ее пальцы из раскаленного металла.
— Не надо, я все знаю про Пашу. Я все знаю — что, как и зачем.
Надя закрыла глаза.
— Прости…
— Перестань, — буркнула Наташа. — Мы об этом просто забудем, ладно? Ничего не было. Единственное, что сейчас важно, это хорошая погода в День города.
— День…города? — недоуменно переспросила Надя. Наташа кивнула, стараясь выглядеть бодрой и жизнерадостной. Насколько ей было известно, все больные в основном делились на две категории: одни любили, чтобы их все жалели, обливали слезами и кляли себя за то, что недоглядели, другие же предпочитали, чтобы с ними общались, как с абсолютно здоровыми людьми. Все то время, что Наташа знала подругу, она всегда считала, что та относится ко второй категории.
— День города. Через две с половиной недели. Теперь-то я, видишь ли, могу пойти. Даже обязана. Мы с тобой купим себе по воздушному шарику, будем гулять по бульварам, пить пиво, есть орехи, слушать музыку, танцевать на площади и цеплять самых симпатявых парней. Так что сроку тебе две с половиной недели.
Надя улыбнулась, и на этот раз в улыбке не было боли, только благодарность.
— А…как же… праздничная выручка?
— К чертовой матери! Пусть Колаич сам торгует! Ты, Надька, давай… это все пройдет, я тогда тоже думала, что все, но вот… — Наташа запнулась, пытаясь подобрать слова. Рука под ее пальцами дрогнула.
ebooksa