Последнее предложение

— Я сразу увидела, что его это зацепило, сразу увидела, что с ним что-то не то, — Рита вдруг заговорила очень быстро, подавшись вперед так, что чуть не свалилась со столешницы. — Он шутил с остальными, говорил, мол, уж не ваши ли родственники это понаписали — все чуть не передрались тогда… но не в этом дело. Что-то в его глазах… что-то так изменилось, что-то выглядывало иногда из них… знаешь, как мальчишка прячется за углом и иногда выглядывает и дразнится… смеется… Так всегда бывало, когда он что-то придумывал, какую-то историю, но в этот раз… это было слишком… Когда уже все засыпали, Денис сказал мне: «Ритка, я такую классную историю придумал!» А потом, — ее пальцы начали нервно теребить бледно-зеленую ткань, — ночью я проснулась. Что-то меня разбудило… какой-то звук, странный сырой звук… и кругом пахло бензином, очень сильно пахло. У меня страшно болела голова, начало тошнить… я пыталась встать, но словно провалилась куда-то… Я не знаю, сколько прошло времени… я почти ничего не помню… помню только вдруг огонь — везде — на стенах, на потолке… на моих брюках… волосы горели… даже земляной пол горел… а рядом кто-то кричал, кто-то бился в закрытую дверь… Было много дыма, ничего не видно… Я побежала вперед и на что-то налетела с размаху… наверное, на стену… Наверное, я опять потеряла сознание… а когда очнулась, вокруг было столько свежего воздуха… Я лежала на траве, очень болело горло… Я лежала и видела дом — он был весь в огне, но никто больше не кричал из него… А рядом сидел Денис — он был весь черный от копоти, одежда обгорела… и волосы… ладони все в крови, и он смотрел на дом, и он, — Рита сглотнула, — он улыбался. Я так испугалась тогда… думала, он сошел с ума. Я спросила, где остальные, а он сказал, что смог вытащить только меня. Было больно… много ожогов… почти все волосы сгорели…

Ее пальцы выдернули из пачки новую сигарету и начали мять ее, просыпая на пол табачные завитушки. Губы подрагивали, но в глазах горело что-то бешеное, недоброе.

— Было раннее утро… самое начало рассвета… и из леса вдруг вышли люди… двое мужчин… Я закричала им… что в доме наши друзья… и Денис тоже кричал им… но они… они убежали, — Рита бросила на пол измочаленную сигарету. — Много позже я думала, что это были их канистры, и они испугались, что… Но тогда… для меня это было дико… ребенок просит взрослого человека о помощи, а тот поворачивается и убегает. Денис говорил, что здесь все такие. Здесь все отворачиваются, убегают, проходят мимо… Здесь умеют только завидовать, извлекать из всего выгоду и смотреть… Да, здесь очень любят смотреть и ничего не делать. Он говорил, что в этом городе живут одни призраки. Ему всегда было любопытно, существует ли какой-то предел их призрачности? Но это потом… а тогда… я ведь понимала, что это загорелся разлившийся бензин, и я спросила его, как это могло выйти — мы же вынесли канистры. Денис сказал, что не знает. Сказал, что когда проснулся, вокруг все уже горело. И дверь была закрыта. На ней не было никаких засовов, но она почему-то не открывалась… Ему удалось выломать доски на одном из окон, оттого и кровь на ладонях была… он вытолкнул меня наружу… потом вылез сам. Сказал, что остальных не видел — было много дыма, он задыхался… и испугался, потому и… Но от него так пахло бензином… — Рита как-то горестно покачала головой. — Так пахло…

Роман встал и подошел к разбитому окну. Посмотрел вниз на чудесный сад, потом устало привалился к стене и, не оборачиваясь, спросил:

— Ты хочешь сказать, что Денис поджег тот дом? Запер всех вас и поджег? Такую он придумал историю?

— Я не знаю, что там на самом деле случилось. Я ничего не помню. Да, иногда у меня проскальзывала такая мысль, но я ее сразу прогоняла! Ведь он был моим братом, родным братом… я всегда считала, что он не мог…И ведь он меня вытащил!

— Ты могла выбраться и сама, просто не помнишь.

— Я знаю, я все знаю! — Рита отмахнулась. — И потом эта мысль появлялась все чаще…что он мог такое сделать…особенно после того, как мы написали первую повесть. Но первый раз я подумала об этом, когда Денис сказал, что в случившемся есть свои преимущества. Теперь каждый из нас великолепно сможет описать пожар изнутри, а не со стороны. Не надо ничего придумывать, не надо никого расспрашивать — в любом случае это была бы фальшивка. Правильно можно написать лишь о том, что сам знаешь, сам прочувствовал. А я теперь знала, что такое огонь. И знала, что такое настоящий ужас. Он сказал мне это с гордостью.

— Твой брат был сумасшедшим, — негромко произнес Роман, по-прежнему не глядя на нее.

— Иногда мне кажется, что человек, который вытащил меня из огня, уже не был моим братом, — Рита позади него щелкнула зажигалкой. — Если и остался Денис, то его было очень мало, а все освободившееся место занял кто-то другой, какая-то придуманная им самим тварь, до безобразия злобная и до безобразия же равнодушная… Порой я боялась его. Мы близняшки, ты знаешь, но с того дня, как ему исполнилось восемнадцать, он начал стремительно меняться. У него стала другая походка, он изменил голос, отпустил бороду, постоянно был какой-то зачуханный, неприглядный… Сказал, что хочет быть индивидуальным, что не хочет быть на меня похожим, что это неправильно, когда один похож на другого. Не должно быть похожих людей. Друзья перестали узнавать его, и он был доволен. Он стал, как мышь, тихий, незаметный… Мы редко виделись, в основном переписывались, он то и дело где-то пропадал, но всякий раз возвращался очень довольный, и писал, писал… я за ним не успевала. Я часто спрашивала его о той истории, которую он придумал тогда, в доме, но Денис только головой качал и говорил, что нам пока рано за нее браться, она еще не созрела, хотя начало уже оформлено — он так и сказал — «оформлено».

— Те письма, они, конечно же, сгорели? — спросил Роман, поворачиваясь. Рита резко взглянула на него, но ее взгляд тотчас же всполошено прыгнул куда-то в сторону, словно ожегшись.

— Я думала, что да. То, что там произошло… тогда было не до писем, и я, конечно, никогда его о них не спрашивала. Но потом, когда Дениса убили, — ее ладонь поднялась и прилипла к подбородку, на мгновение закрыв рот растопыренными пальцами, так что лицо Риты приобрело нелепо-смешливое выражение, — меня вызвали к нему домой, посмотреть, что пропало. А потом… потом я разбирала его вещи… думала, что взять… ведь у него, кроме меня, больше никого не было — кроме меня и этих чертовых книг… И в кладовке, среди барахла я нашла пакет и в нем, в прозрачной папке лежали все те письма. Они еще больше пожелтели, многие буквы вычитывались с трудом… но это были те самые. И как только я их увидела, то сразу поняла, что была права. Это была чудовищная правда. Ему ведь всего десять лет было тогда — всего-навсего… Но к тому моменту я уже не могла реагировать на это так, как сделала бы раньше. Я уже сама знала, что это такое — убить.

— У тебя была причина.

— Какая разница? — Рита чуть передвинулась и обхватила руками согнутые колени. — Человек меняется, когда видит чужую смерть, но когда он убивает сам, то меняется навсегда, и это очень плохие перемены. Денис помог мне тогда, с Горчаковым, а я столько лет не подпускала к себе правду. Он был прав, когда сказал, что мы все всегда делали вместе. Знаешь, он пугал меня, когда был жив, но когда его убили, Денис стал пугать меня еще больше. Если бы он не умер, я бы никогда ничего этого не нашла и ничего не узнала. Но я нашла письма… и я нашла его последнюю книгу… начатую книгу. Это была тетрадь — толстая коричневая тетрадь…

— Черт! — вырвалось у Романа, и он оттолкнулся от стены. — В первый раз он приходил ко мне с коричневой тетрадью. Просил, чтобы я ему почитал. Жаль, что я в нее не заглянул!

— Напротив, мне кажется, хорошо, что ты этого не сделал, — Рита слезла со стола и, прихрамывая, подошла к нему. Ее лицо стало молочно-белым, и ссадины на нем казались черными. Отчего-то Роману вдруг вспомнилось искрящееся инеем лицо мертвого Маринчака. — Если это та же самая тетрадь… Это мерзость, Рома! Мы написали вместе не одну вещь, и они были… ты знаешь, какими они были… но эта… Дело даже не в сценах убийств, а в авторских размышлениях. Такое ощущение, что это писал сумасшедший, которого заперли в железной клетке посреди людной площади. Столько ненависти, злобы… и в то же время удивительного бесстрастия — дикое сочетание. Собственно, это была еще не книга, это были наброски — планы глав, примерный сюжет, имена нескольких персонажей — впервые он сам расставил имена, а главный герой был назван его собственным именем. Описание трех сцен убийств… и… — она глубоко вздохнула, — подробное описание того, как десять лет назад он поджег дом со спящими детьми. Только меня там не было. Он убрал меня из этой сцены.

— Что за убийства? — хрипло спросил Роман, и Рита чуть отступила назад, глядя на него со странным страхом.

— Женщину выбросили с балкона. Мужчину закололи стилетом в толпе. Девушку ударили ножом, а потом сломали ей шею. Последняя сцена была не закончена, и страницы там были измазаны засохшей кровью. Думаю, он писал ее в ту ночь… он писал ее, уже умирая… потом спрятал в пакет и швырнул в кладовку.

— Год назад… — прошептал Савицкий, хватаясь за голову. — Почти год назад! Это были не совпадения. Вначале были убийства, по которым он писал книгу… а теперь все наоборот — он убивает по написанному.

— Ты о чем? — Рита побледнела еще больше, хотя дальше, казалось, уже было невозможно. Ему почудилось, что сейчас она упадет в обморок, и Роман схватил ее за плечи — и чтобы удержать, и чтобы как следует встряхнуть.