– Эге, – заметил Фомич. – Звуковое сопровождение… Эдак она всех перебудит. И восстанут мертвые из гробов своих…
– Тише! – одернул служителя Бурышкин. – Не мешайте ей работать!
Фомич хотел что-то возразить, но, видно вспомнив об обещанной мзде, промолчал.
Катя начала все громче и громче бить в бубен, медленно передвигаясь по периметру комнаты. При этом она пришептывала непонятные слова.
– Далеко ушел, – сказала она, обернувшись к Бурышкину. – Гуляет. Сейчас сюда звать будем. – Она вновь забегала по комнате, продолжая произносить непонятное. На этот раз в ее интонации звучали то просительные, то требовательные нотки. Наконец она выкрикнула нечто вроде «берста!» и замерла.
Ничего не происходило, но Никифор вдруг почувствовал рядом с собой еще чье-то присутствие. Ощущение это трудно было охарактеризовать, но тем не менее оно явно имело место. Видимо, нечто подобное испытал и Фомич, потому что он заметно напрягся и, словно в испуге, отодвинулся к стене.
– Здесь он, – сообщила шаманка. – Недоволен. Ругается. Обратно гулять хочет.
– Спроси его: зачем это сделал?
– Говорит: какая разница, сделал, и все!
– А можно, я с ним сам поговорю?
– Попробую. – Бубен забил тихо, но с явной угрозой. Катя что-то невнятно бурчала себе под нос, потом вновь издала резкий гортанный звук, похожий на птичий крик. – Спрашивай, – обратилась она к Бурышкину.
– Зачем ты их убил?
– Так было нужно, – ответила шаманка детским ломающимся голосом. – Мне приказали.
– Кто?
– Нельзя говорить. Это… – детский голос замолчал, видно подбирая слова, – … как наказание.
– За что же?
– За их прошлые жизни.
– В чем же они виноваты?
– Этого я не знаю. Вот про Эльвиру могу сказать. Мы с ней когда-то давно встречались. В прошлых жизнях – ее и моей. Не здесь, не в России…
– А где?