Таксист крякнул.
«Напыщенный болтун, – подумал Павел, и ему стало смешно. – С кем я связался».
– Вы же, Никифор Митрофанович, мечтаете о славе, – со всей серьезностью, на какую был способен, заметил он. – Какая же слава, если даже могилы не будет? Перед чем прикажете преклонить колени в час юбилея?
– Да мало ли великих, от которых и следа на земле не сыщешь? А их по сей день помнят. Помнят и благоговеют перед ними!
– Назовите хоть одну фамилию! – неожиданно встрял таксист.
– Пожалуйста. Художник Верещагин.
– Эвон, куда хватили! После него картины остались.
– Так я и говорю. Не могилка важна, а память.
– Пример, я считаю, неудачный, – возразил таксист. – Вот если бы вы мне назвали человека, после которого не сохранилось ничего материального, а его вспоминают.
– Да ради бога. Герострат!
– Это который какой-то там храм сжег?
– Именно он.
– Пример с отрицательным знаком.
– Да какая разница?! Помнят же!
Таксист замолчал, то ли переваривая информацию, то ли подыскивая встречный довод.
– Но если вы желаете Геростратовой славы, – заметил Павел, – то нет ничего проще. Подожгите, скажем, Третьяковку или взорвите памятник Юрию Долгорукому. О вас во всех газетах напишут. Ведь об этом же придурке написали, который в «Данаю» Рембрандта кислотой плеснул.
– Точно! – произнес таксист. – Или еще можно Мавзолей взорвать… Тоже своего рода храм. – Он захихикал.
– Герострат был первым, кто покусился на святыню. Поэтому его и помнят, – наставительно заметил Никифор.
– Вы смешные речи говорить, – вмешалась вдруг шаманка.
– Почему, Катя? – спросил Бурышкин.