Она дошла до двери и открыла ее.
— У тебя пять минут, — сказала она и тут же осеклась.
Перед ней, щурясь на солнце, стоял Мотылек, его крупные солнечные очки с выпуклыми линзами были сдвинуты на лоб. Он изображал кающегося грешника, но Ундина знала, что все это притворство.
— Мне и этого-то много, — ответил он.
— Мне нечего тебе сказать, — бросила она. — Особенно не могу достойно ответить на твою жалкую попытку пошутить. Пошел вон отсюда, пока я не вызвала полицию. Хотя чего я жду? Я звоню им прямо сейчас.
Но прежде чем она успела захлопнуть дверь и вытащить сотовый из кармана куртки, Мотылек шагнул вперед и положил руку на дверь. Ундина чувствовала силу его руки и его решимость. Если она попробует захлопнуть дверь, он оттолкнет ее, и он намного сильнее.
У нее ослабели ноги. В горах кругом были люди, а тут, на Северо-Восточной Скайлер-стрит, стояло тихое утро четверга и все сидели по домам. Перед ней мелькнул образ брата, Макса, который в свои тринадцать был шести футов росту. И как только она могла пожелать, чтобы он уехал?
Улыбка сползла с лица Мотылька. Его рука продолжала удерживать створку, но голос стал мягким, почти умоляющим.
— Ундина, пожалуйста. Я знаю, это больно.
— Нет… — Она тряхнула головой, упорно пытаясь закрыть дверь.
И услышала свой собственный молящий, прерывистый голос:
— Пожалуйста… оставь меня в покое.
Он убрал руку.
— Не могу.
Хотя ей следовало захлопнуть дверь перед носом навязчивого гостя, Ундина не сделала этого, а замерла, сжимая в руке вытащенный из кармана телефон.
— Что?
— Все реально. Ты не та, кем кажешься себе. Прошу, выслушай. Я могу тебе это доказать.
Ундина пристально смотрела на него. Его слабость придала ей сил.
— Я не знаю, кто ты, Джеймс Мозервелл, или за кого себя выдаешь, но я не хочу в этом участвовать.
Она немного успокоилась, ее голос стал ровнее. Она скажет ему то, что он хочет услышать.