Вот тут я и встал. Уселся на стул. Налил себе полный стакан. Ему не предложил. Выпил. Потом еще. Хоть и труп я, в башку шибануло, просветление нашло.
— Ну чего, Моня, понял, кто к тебе в гости заявился?
— Понял! — отвечает. А самого кондратий вот-вот хватит.
— Ну и как тебя теперь казнить за подлянку твою?!
Молчит.
Выпил я третий стакан. И ушел.
Пусть он сам себя казнит. Плевать мне на него!
И жалко стало бабу ту, на кладбище, что под зонтиком сидела. Вот ведь несправедливость житейская, вот подлость сволочная: хорошие люди, добрые мрут, а гниды всякие и иуды живут. Пускай пока живут, им в аду вечно мучиться! им пытки терпеть и гореть, а не в райских кущах малиной лакомиться.
И все равно жаль. Зарекся я живую душу трогать. Зарекся, себя не узнавая. И тут же мента придавил. Он на меня из-за угла с «макаровым» кинулся. Пикнуть не успел, как окунулся. Там и бросил я его.
Несло меня куда-то. Куда— сам не знал. Сила влекла, не давала покою, не давала отдохновения даже в эту земную ночку.
И принесли меня ноги… лучше б и совсем не приносили!
Черная комната на третьем этаже. Большой овальный стол. Сидят кружком шестеро. Свечи горят. Звезды какие-то мелом и чем-то красным начертаны. Фигуры какие-то странные. И серой пахнет. Как в преисподней.
Один, седой, голову приподнял и сказал:
— Пришел!
Все разом от скатерки оторвались, уставились на меня со злобой, глазами сверлят.
— Семь ночей не приходил! На восьмую пришел!
Хочу им сказать, что впервые их вижу, что нет им дела до меня, и не могу! В полной их власти.
— Из могилы восстал? — спрашивает седой.
— Из могилы, — отвечаю.
— Отлеживался, подлец?! Все! Хватит! Пристала пора ответ держать!