Воскресший, или Полтора года в аду

22
18
20
22
24
26
28
30

— Что-о-о?!

— Отпусти!

Колдун заскрежетал зубищами.

— Лола, ползи, детка, сюда, — сказал он тихо и зловеще.

В его руке появилась плеть — она была свита из колючей проволоки. Красавица ползла на четвереньках, она была завороженной, полностью подвластной старикашке. Плеть взвилась над плешивой головой… и бархатистая кожа украсилась кровавой полосой. Визг прокатился по лесной чащобе. Он полосовал ее страшной колючей плетью — и эта неженка и красотка на глазах превращалась в кусок кровоточащего, дико визжащего мяса. Наконец он устал, взмок, и, тяжело сопя, уставился на меня.

— Возьми ее, раб! — приказал он люто и зло. — Ты все равно никогда не выйдешь из-под моей власти! Полезай на эту стерву! Или ты, ублюдок, со страху обессилел?!

Все помутилось у меня перед глазами.

— Заткнись, старый хрыч! — процедил я сквозь зубы. — Если тебе надо, скотина, сам полезай на нее!

Трижды меня прожгло и передернуло — будто миллион киловатт пропустили сквозь мое истерзанное, измученное тело. Но ни на вершок не сдвинулся я с места.

— Подчинись ему-у-у, — выла, валяясь в моих ногах красавица Лола, — полезай на меня, возьми меня, иначе он нас исполосует, измучает вконец, я знаю его, он не отступится-а!

Она целовала своими пухлыми губками мои гниющие ступни, прижималась к ногам грудями, обвивала меня. Но встать не могла.

— Уйди, сука! — я отпихнул ее ногой.

— Сдохни же, раб!!! — прорычал колдун.

И меня подбросило вверх — над соснами и березами, осинами и дубами. Я грохнулся оземь будто мешок с дерьмом, кости затрещали, захрустели, кожа полопалась и гниющее мясо поползло наружу. Меня трясло, било, прожигало и тут же льдом сковывало. Но я терпел, скрежетал зубами, обломками зубов, ломал их, стирал в крошку. Я вырвусь из этого ада! Вырвусь! Пускай они лютуют, пусть! Они захлебнутся своей дикой злобой, сволочи! А я вырвусь!

— Получай! Получай, гадина! Изменщица!!!

Колдун полосовал окровавленный кусок мяса, который еще совсем недавно был красавицей Лолой. Он мог убить ее, он мог измучить и истерзать меня… и все равно он был в бешенстве от собственного бессилия. Я видел, что он бьет труп, мертвое изодранное в клочья тело. Зачем?! Но он все бил, не мог остановиться. А меня корчило безудержно.

Я уже не видел ни леса, ни полянки, ни пня. Меня снова бросило в преисподнюю — в океан безумного пламени, в угли, в гарь, в смрад, где каких-то несчастных раздирали острыми и иззубренными крючьями. И хохотали надо мной два крылатых и хвостатых дьявола. И трясло их вместе со мною… Вот они — мои дьяволы-хранители! Это они везде ведут меня, суют меня везде, гадины! Свиные рыла!

— Отвяжитесь от меня! Сгиньте! — заорал я во всю глотку.

Но их затрясло пуще прежнего. И вдруг понял я, что не хохочут они, не насмехаются надо мною это их так трясет, так бьет вместе со мной, И вот тогда понял я — каждый мой шаг наверх, это пытка и боль для моих дьяволов-хранителей, для всех тех бесов, земляных червей ангелов и прочей нежити, что приставлена ко мне. Да, они входят в силу, когда я поддаюсь своим страстям, когда я мщу и терзаю беззащитных, когда я зверствую и предаю, подличаю и унижаю. Но их начинает трясти в адской лихорадке, если я живу не по их правилам… Да, именно так! Гадины хвостатые! Выродки проклятущие! Чтоб вам сдохнуть! И окатило меня огнем, волной пламени. И подступился один дьявол-хранитель, прошипел в самое ухо:

— Рано радуешься, ублюдок!