Аура сняла ночную сорочку и принялась осматривать свои ноги. Золотые кольца переливались на внутренней стороне её бедер, на каждом по девятнадцать. Пять дней назад она продела тридцать восемь сережек в кожу своих бедер, и боль, которую они причиняли, стала её постоянной спутницей. Это было не так больно, как она ожидала, но достаточно было резко повернуться, чтобы вспомнить о тех тридцати восьми месяцах в интернате, которые ей предстояли. На каждый месяц по одному кольцу.
Странно, что именно Фридрих навел её на эту мысль незадолго до своего отъезда в Африку, примерно с год назад. Тогда он рассказывал в кругу семьи о туземцах, увешанных украшениями в самых невероятных местах своего тела.
Но Аура носила кольца на бедрах не в качестве украшений. Она знала, что привыкнет к мучительной отупляющей жизни в интернате. Сережки должны будут постоянно напоминать ей о муках, о предательстве её отца: Нестор не стал возражать против ее отъезда, на чем, без сомнения, настояла ее мать. Аура была уверена, что интернат — идея Шарлоты: только она могла придумать такую подлую жестокость.
Пройдет месяц и Аура вытащит одно кольцо из кожи: так она всегда будет помнить, что причинили ей мать и отец. Что значило легкое жжение по сравнению с намного более сильной болью насильственной разлуки?
Аура натягивала платье, когда в дверь постучали. Она быстро опустила юбку — никто не должен был узнать о кольцах.
— Кто там? — спросила она, быстро застегивая крючки на платье, последний из них как всегда застревал.
— Это я. — Дверь отворилась и в комнату вошла Шарлота.
«Отлично, — разочаровано подумала Аура. — Как раз вовремя».
На Шарлоте было надето одно из её горячо любимых платьев — платье-хорошего-настроения — такое пестрое и яркое, что нарочитая веселость красок должна была всем бросаться в глаза. Но сказать об этом матери — только даром терять время. Кроме того, они уже давно не разговаривали о таких пустяках, как мода. Ведь были дела и поважнее — ссоры, например.
Прежде чем сказать что-либо, Шарлота обошла вокруг дочери и помогла ей с крючком на платье.
— Спасибо, — холодно сказала Аура. Она присела на край кровати и принялась зашнуровывать доходящие ей до щиколоток ботинки, сделанные из мягкой, темно-зеленой кожи. Любимая обувь Ауры: она старалась носить их как можно чаще.
— Фридрих останется на завтрак? — спросила она первое, что пришло ей на ум. Аура понятия не имела, чего хотела от нее Шарлота: мать крайне редко появлялась в её комнате.
— Он уже уехал, — ответила Шарлота и подошла к окну, на котором были изображены два поросенка и лебедь с острыми рогами, — все они выглядывали из пасти большого котла. Аура терпеть не могла этот сюжет, но в последнее время перестала его замечать.
Пестрый свет, льющийся из окна, делал краски на платье Шарлоты еще невыносимее.
— Раз он уехал, то, вероятно, ты уже позавтракала, — сказала Аура.
— Да, мы позавтракали с Фридрихом. — Шарлота поздно заметила, что в её подтверждении не нуждались. — Несколько часов назад он уплыл на континент, но тебя ведь это не огорчает, не так ли? — Сейчас её голос звучал почти подавленно.
«О, Господи, — подумала Аура, — только не в такую рань, говори скорее, что тебе надо и оставь меня наконец в покое!»
Но Шарлота не собиралась уходить. Одним движением она повернулась к своей дочери. В этом платье она сама казалась частью оконной мозаики.
— Скажи мне, почему ты так ведешь себя?
— А как я себя веду?