Тёмная половина

— Трех, — спокойно поправил Тад со своего места у камина. Его жажда закурить превратилась прямо-таки в какое-то наваждение. — Я начал говорить об этом уже после первого романа Старка.

— О"кей, трех. В журнальной статье говорится так, словно эта идея пришла совсем недавно, но это неправильно. Об этом я и хочу сейчас вам рассказать. Если бы не появился Фредерик Клоусон и не заставил моего мужа действовать решительно, я думаю, что Тад и поныне только все еще собирался избавиться от своего литературного двойника. Это напоминает обещания алкоголика или наркомана, которые он дает семье и друзьям, что с завтрашнего дня прекращает пить или принимать наркотики… или с послезавтрашнего… или еще через день.

— Нет, — запротестовал Тад. — Не совсем так. Церковь — та, но не та церковная скамья.

Он подождал немного, нахмурившись и занимаясь не просто обдумыванием. Он концентрировался. Алан окончательно расстался с подозрениями, что они пытаются его обмануть или как-то использовать в нечестных целях. Они не пытались взять его измором в попытке убедить его, или даже самих себя, но только старались разъяснить, как все это произошло… точно так же, как люди пытаются описать пожар уже много позже того, как он погас.

— Слушайте, — наконец произнес Тад. — Давайте забудем на некоторое время все эти затемнения сознания, воробьев и предвидение событий — были они или нет. Если это понадобится, вы можете поговорить с моим доктором, Джорджем Хьюмом обо всех симптомах. Может быть, результаты вчерашнего обследования моей головы покажут что-то странное и необычное, но даже если и нет, вполне возможно, что врач, оперировавший меня в далеком детстве, все еще жив и способен вспомнить об этом случае в его практике. Вполне возможно, он знает нечто, могущее пролить хотя бы немного света на всю нашу историю. Я не помню его имени, но я уверен, что оно записано в моей медицинской карте. Но сейчас все это медицинское дерьмо побоку.

Эти слова почти окончательно сбили с толку Алана… если бы Тад хотел лгать, то никогда бы не стал так действовать. Некоторые сумасшедшие делают подобные вещи, но они достаточно сумасшедшие, чтобы тут же забыть о том, что сами сперва выдумали, поскольку сами действительно начинают верить в физическое существование своих фантазий и потом могут говорить только об этих вещах. А как же Тад? Голова шерифа начала трещать.

— Ладно, — сказал Алан Пэнборн, — если вы считаете, по вашему выражению, «медицинское дерьмо» второстепенным, то что же тогда является здесь основной линией?

— Джордж Старк — вот что главное, — ответил Тад и подумал: «Линия, которая ведет в Эндсвилл, где заканчиваются все железнодорожные пути». — Представьте себе, что кто-то незнакомый забрался внутрь вашего дома. Кто-то, кого вы всегда немного боялись, примерно так же, как Джим Хокинс боялся старого морского волка в трактире «Адмирал Бенбоу» — вы читали «Остров сокровищ», Алан?

Алан кивнул.

— Тогда вам будет яснее то ощущение, которое я здесь сейчас пытаюсь вам передать. Вы следите за этим парнем, и он вам совсем не нравится, но вы позволяете ему оставаться у вас под крышей. Вы не держите гостиницу, как в «Острове сокровищ», но, может быть, вы считаете его дальним родственником вашей жены или кем-то в этом роде. Вы следите за моей мыслью?

Шериф снова кивнул.

— И наконец в один прекрасный день этот нежеланный гость делает что-то, выводящее вас из себя, ну, например, хлопает солонкой о стену, поскольку она засорилась и из нее у него ничего не высыпалось, и вы говорите своей жене: «Сколько еще времени этот идиот, твой второй кузен, собирается здесь околачиваться?» А она смотрит на вас и говорит: «Мой второй кузен? Я думала, что это твой второй кузен!»

Алан рассмеялся, хотя ему вообще-то не было сейчас очень весело.

— Но вышвырнете ли вы этого малого за порог? — продолжал Тад. — Нет. Только потому, что он уже слишком долго находился у вас под крышей, и, как это ни покажется кому-то странным, тому, кто сам не побывал в такой ситуации, это будет выглядеть, словно ваш тип заполучил некие… права поселенца на незанятой земле, что ли. Но и это не самое главное.

Лиз кивнула. Ее глаза возбужденно блестели, а ее взгляд был взглядом благодарной женщины, услышавшей именно те слова, которые уже были готовы сами сорваться с ее губ в течение всего этого дня.

— Важнее то, как чертовски трудно следить за ним, — сказала она. — Следить за тем, что он может выкинуть, если вы действительно скажете ему, чтобы он убирался, и вышвырнете его на дорогу.

— Вот именно, — сказал Тад. — Вы хотите быть смелым и отважным, и прямо приказать ему убираться из вашего дома, и не столько потому, что вы просто боитесь его опасных штучек у вас под крышей. Здесь дело касается вашего самоуважения. Но… вы все не решаетесь. Вы находите причины для того, чтобы откладывать это. Типа — сейчас идет дождь, и у него будет меньше поводов обидеться, если вы покажете ему на дверь в солнечный день. Или, возможно, что это лучше всего проделать после того, как вы все хорошенько выспитесь. Вы придумываете тысячи не менее весомых причин и оснований для непрерывного откладывания. Вам даже кажется, что если эти причины звучат достаточно убедительно для вас самого, вам удастся сохранить хотя бы часть вашего самоуважения, а это всегда лучше, чем ничего. Это особенно хорошо, поскольку все свое самоуважение сохранить можно, оказавшись в итоге либо раненым, либо вообще убитым.

— И, может быть, это относится не только к вам лично. — Лиз вмешалась в разговор снова и заговорила тем серьезным и приятным голосом, каким обычно адресуется к своим коллегам по садоводческому клубу женщина-специалист в связи с ответами на вопросы, когда лучше засеивать кукурузу или как определить степень зрелости томатов. — Он был мрачный, опасный мужчина, когда он… жил с нами… и он таковым и остался сейчас. Все говорит о том, что если с ним и произошли какие-то изменения, то только в худшую сторону. Он, конечно, безумен, но, по его собственной логике, все, что он делает, абсолютно разумно: он выслеживает людей, замысливших убить его, и убирает их со своей дороги, одного за другим.

— Вы закончили?

Она удивленно взглянула на Алана, словно его голос заставил ее очнуться от самого глубокого личного переживания.