— Когда?
— Когда решил идти дальше без тебя. В этом… нет… никакого смысла.
— Я тронут.
— А по твоему тону не скажешь.
— Я разочаровал тебя. Бедный Джакабок. Ты уповал на великий миг воссоединения? Может, ты надеялся, что мы бросимся, рыдая, в объятия друг друга? И я скажу тебе все нежные слова, которые говорю тебе во сне?
— Что ты знаешь про мои сны?
— О, гораздо больше, чем ты предполагаешь.
«Он был в моих снах, — подумал я. — Он прочел книгу моих ночных дум».
Он даже вписывал туда себя, если это его забавляло. Может быть, это подстроил он сам — нашу странную свадьбу во сне. Может быть, это не мое противоестественное желание, а его.
В этой догадке заключалось странное успокоение. Если наша идиллическая свадьба придумана Квитуном, то я, возможно, надежнее защищен от его гнева, чем мне представлялось. Только влюбленный может вместить в себя ту радость, которая мне приснилась: деревья, окаймлявшие аллею к алтарю, пышно цвели, ветер колыхал благоухающие ветви, и в воздухе, подобно однокрылым бабочкам, кружился вихрь осыпающихся лепестков.
Надо напомнить Квитуну об этом видении, когда мы останемся вдвоем. Как бы он ни сопротивлялся, я вытащу его из убежища, где он маскируется и прячется; из того места, где он старался обрести власть надо мною.
Но пока у меня имелось другое неотложное дело: отвлечь моего недавнего приятеля от намерения испепелить меня прямо здесь и сейчас. Я не мог забыть, как он глядел на меня, лежавшего в грязной канаве. На его губах не было и тени улыбки, только четыре холодных слова.
— Червь, — сказал он, — приготовься к сожжению.
Не об этом ли он сейчас думал? Не разгоралось ли в его внутренней топке убийственное пламя, готовое извергнуться, как только Квитун решит, что время пришло?
— Ты, кажется, нервничаешь, мистер Б.
— Не нервничаю, просто удивлен.
— Что тебя удивляет?
— Ты. Здесь. Я не ожидал увидеть тебя так скоро.
— Тогда я опять спрошу тебя, зачем ты пошел за мной?
— Я не шел.