Дом потерянных душ

Учительница отошла от доски и обернулась. Взгляд ее безжизненных глаз ничего не выражал. Лицо было мертвенно-бледным, на посиневших руках, вокруг длинных продольных порезов, клочьями висела кожа.

«Так вскрывают себе вены те, кто решился наверняка, — вспомнил Пол слова Боба Холливелла. — Они не полосуют запястья как придется. Наоборот, вонзают лезвие в мякоть у локтевого сгиба и режут наискось, до ладони. Тогда кровеносные сосуды будут перерезаны и их нельзя будет ни прижечь, ни перевязать».

Марджори Пегг подняла голову и посмотрела на Пола. Она двигалась словно в замедленной киносъемке. Все в классе было правдиво до мелочей, включая безупречно чистые чернильницы. Лишь его хозяйка выпадала из общей картины. Отвратительная пародия на свою живую копию. Она с трудом передвигала ноги, и Ситон увидел, что они обмотаны обрывками газет, перевязанных бечевкой. Марджори Пегг улыбнулась, растянув провал рта. Пол вспомнил, что на фотографии у нее были начищенные до блеска туфли. Неужели ее уволили после того печально известного события? Возможно, она сама все расскажет. Но сейчас Ситону меньше всего хотелось, чтобы призрак заговорил с ним.

Глядя на мисс Пегг, он вспомнил еще кое-что. Ранним ноябрьским утром тысяча девятьсот двадцать восьмого года, когда гостившие у Фишера Пандора и ее спутник шли на кухню попить кофе, Уитли обмолвился, что для рождения зверя необходимо чье-то самоубийство. Никаких дальнейших объяснений он ей дать не потрудился.

В окнах мелькнул свет. Цепочка мерцающих огоньков примерно на высоте человеческого роста Ситон догадался, что это горят фонарики на касках шахтеров, спешащих на смену в свой забой. Мисс Пегг повернулась к окну и, выронив мел, прикрыла ладонью щель рта. Шахтеры пели. Что-то задушевное. Они выводили песню с особым подъемом. Может, «Люди Харлеха»?[88] Неужели в этой части Уэльса были залежи угля? Пол напряг память, но так ничего и не вспомнил. Он был готов допустить, что недалеко от Абердифи находились сланцевые разработки, но насчет шахт все же сильно сомневался.

Марджори Пегг вдруг покачнулась, с трудом устояв на своих ободранных ногах. На стене справа, рядом с книжным шкафом, Ситон заметил деревянную доску с прибитыми в ряд крючками для одежды. Очевидно, ученики, уходя, забрали свои пальто. Кроме одного. На ближайшем к Полу крючке висел детский синий плащ. На него был накинут голубой шарф, а сверху — синяя фуражка с белым околышком. Над козырьком красовалась искусно вышитая серебряными и алыми нитками эмблема. Все остальные крючки были пусты. На последнем из них висела, зацепившись выгнутой ручкой, чья-то трость. Конец трости был выпачкан какой-то темной жидкостью, капавшей на пол и образовавшей уже небольшую лужицу. Ситон перевел взгляд на учительницу и заметил, что от нее не укрылось его внимание к трости. Он больше не мог смотреть ей в глаза, превратившиеся в пустые темные дыры.

Кажется, свет в классе померк? Да, похоже на то. И шахтеры за окнами пели вовсе не «Людей Харлеха». Что-то до боли знакомое, но точно не «Люди Харлеха». Всмотревшись в темноту, Ситон засомневался, что это горят фонари на шахтерских касках. Слишком уж резким и изменчивым был их свет. Словно вырванные из тьмы, огоньки эти больше походили на факелы. В звенящей тишине классной комнаты Ситон явственно слышал, как капает с кончика трости кровь на пол. Учительница застонала, и он, сорвавшись с места, ринулся мимо нее к выходу. Ситон молил Бога, чтобы дверь выпустила его в ночную прохладу Брайтстоунского леса. Открыла ему путь к спасению.

Но Ситон попал в паб «Ветряная мельница» на Ламбет-Хай-стрит. За все эти годы обстановка там практически не изменилась. Пол оказался здесь, вероятно, уже после закрытия. За барной стойкой уже никого не было, и лишь за одним из столиков играла в карты троица припозднившихся посетителей, одетых в смокинги. От них исходил запах турецкого табака и дорогого одеколона. Что-то вроде давно забытого «Табарома» или «Мушуар де месье», пахнувших кожей и лавандой. Впрочем, основная тема парфюма была дефектной и отдавала сладковатым, гнилостным душком.

Себастьян Гибсон-Гор удостоил Ситона кивком, мистер Брин-младший чуть привстал, а третий игрок даже не оторвал глаз от карт.

— Позвольте, я вас представлю, — засуетился Брин.

— Не трудитесь, — оборвал его Ситон. — С мистером Гибсон-Гором мне уже доводилось встречаться. Что до Эдвина Пула, то у меня нет ни малейшего желания знакомиться с убийцей.

— Чудно, — усмехнулся Гибсон-Гор, в то время как Пул продолжал таращиться в карты. — Вам бросилось в глаза фамильное сходство?

Пул, со своей невыразительной монохромной красотой ушедшей эпохи, не был похож на кузину — свою жертву. Его волосы были густо напомажены, а подбородок гладко выбрит.

Снаружи мелькали огни факелов. Там орали во всю глотку и били стекла. Ситон наконец понял, что это была за песня. «Хорст Вессель».[89] Понял в тот самый момент, когда, выбегая из класса Питера Моргана, на ходу прочитал написанные на доске слова.

— Интересно, что, по-вашему, там происходит? — обратился к нему мистер Брин, уже успевший сесть.

— Ничего особенного, — ответил ему Ситон, про себя подумав: «Это Геринг и его волчья свора рыщут по полям прошлого, воплощенного им в жизнь с помощью всей этой кодлы».

— Вы никогда не были боевым летчиком, — добавил он, обращаясь к Брину. — И Арчи Макиндоу не лепил вам лицо заново. Просто неудачно проведенный магический обряд. Отсюда и шрамы. Все пошло не совсем так, как вам хотелось бы.

Брин молча посмотрел на него, а Гибсон-Гор лишь хмыкнул.

— Вы, должно быть, гордитесь своими подвигами?

— О, вы даже не представляете как, — откликнулся мистер Брин-младший. — Бог мой, ну и веселое было времечко!