Трое мужчин молча направляются в «Голубую Леди». Такое впечатление, что их ночные походы в этот бар не служат более снятию напряжения, они стали продолжением работы, так же требующим от них душевных сил. Пинео идет, засунув руки в карманы, отводя взгляд в сторону, Мазурек глядит прямо перед собой, размахивая термосом, — он похож на революционера-троцкиста, доблестного фабричного рабочего образца 1939 года. Бобби шагает между ними. От неприступного вида спутников ему не по себе, его будто с двух сторон притягивают большие магниты — хотелось бы рвануть вперед или отстать от них, но сила притяжения не позволяет ему сделать это. Как только они заходят внутрь, он их бросает и спешит к Алисии в конец бара. Ее лицо освещается улыбкой примерно в двадцать пять ватт, и ему приходит в голову, что хоть она наверняка улыбается сослуживцам и родственникам ярче и белозубей, именно эта тусклая улыбка отражает подлинную меру радости — той, что осталась после нескольких лет карьерного роста и несчастной любви.
Чтобы проверить эту мысль, он спрашивает, нет ли у нее друга, на что она говорит:
— Боже правый! Друга. Как трогательно. Еще спроси, нет ли у меня поклонника.
— У тебя есть поклонник?
— Было несколько, — отвечает она. — Но в настоящее время я в них не нуждаюсь, премного благодарна.
— Что, ждешь принца?
— Дело не в этом. Впрочем, в данную минуту так и есть. Я, — она сардонически усмехается, — я поднимаюсь по служебной лестнице. Во всяком случае, пытаюсь.
Она отворачивается и отходит в глубь зала подальше от бара, где по телевизору не переставая болтают об эпидемии сибирской язвы, о страданиях, об испытании свободой.
— Мне хотелось иметь детей, — наконец произносит она. — Я в последнее время не перестаю думать об этом. Может, вся моя печаль повлияла на меня в биологическом плане. Ну, ты понимаешь. Воспроизведение рода.
— У тебя еще есть время родить детей, — говорит он. — А вся эта ерунда с карьерой может подождать.
— Но только не с теми мужиками, что у меня были… ни в коем случае! Я бы никому из них не доверила воспитание моих отпрысков.
— Значит, ты могла бы поведать мне несколько военных историй?
Она поднимает руку, выставляя ладонь вперед, словно желая удержать закрытую дверь.
— Ты не представляешь!
— У меня у самого было несколько.
— Ты же парень, — говорит она. — Что ты можешь знать об этом?
Рассказывая о своем опыте, она иронична, самокритична и почти весела, словно, делясь воспоминаниями о лживости мужчин или смеясь над собственной доверчивостью, ей хочется доказать, что в душе у нее еще сохранились запасы хорошего настроения и она оправилась от своих неудач. Но когда она рассказывает об одном человеке, который преследовал ее целый год, посылал ей конфеты, цветы, открытки, пока наконец она не поверила, что он, должно быть, действительно любит ее, и не провела с ним ночь — прекрасную ночь, после которой он перестал обращать на нее малейшее внимание… когда она рассказывает ему об этом, Бобби под внешней веселостью вдруг разглядывает унизительное замешательство. Он гадает, как она будет выглядеть без косметики. Наверное, мягче. Этот грим — картина ее отношения к миру, которую она воссоздает изо дня в день. Маска приукрашенной неудачи и равнодушия, чтобы скрывать душевное смятение. Ни одна из ее надежд так и не оправдалась, и все же, хоть она и зареклась уповать на что бы то ни было, насовсем от надежды отказаться не удалось, и это ее смущает. А может, все гораздо проще. Поверхностное воспитание где-нибудь в оазисе на Среднем Западе — судя по говору, она из Детройта или Чикаго. Посредственное образование и, как следствие, посредственная карьера. Крах в личной жизни. Это многое объясняет. Но истинная подоплека ее историй, то, как она все пережила и каким образом это изменило ее восприятие жизни… все это остается тайной. И нет смысла копать глубже, да и времени, похоже, на это нет.
Бар «Голубая Леди» заполняется припозднившейся публикой. Среди них две женщины средних лет, которые держатся за руки и целуются через стол; трое молодых парней в спортивной одежде фирмы «Knicks»; двое темнокожих мужчин, вырядившиеся как бандиты, сопровождающие грузную блондинку в пелерине из крашеного меха поверх блестящего платья для коктейлей (Роман бросает на них осуждающие взгляды и не спешит их обслуживать). Напившиеся Пинео и Мазурек осоловело молчат, не обращая внимания на окружающих, в то время как жизнь в баре вокруг Бобби и Алисии не собирается затихать, музыкальный автомат играет старый рок — Сантану, Кинкс и Спрингстина. Бобби еще не видел Алисию в таком расслабленном состоянии. Она снова скинула туфлю, сбросила пиджак, и хотя бокал в ее руке все еще полон, кажется, что она чрезмерно пьяна, словно раскрыв секреты своего прошлого, словила кайф, как после трех порций мартини.
— Вообще-то я не считаю, что все мужчины — сволочи, — говорит она. — Но что касается мужчин Нью-Йорка — вполне возможно.
— А что, ты с каждым из них встречалась?
ebooksa