Оборотень

С плохо скрытым недовольством Давид последовал за вожаком к большому столу, на котором, как всегда, было расстелено меховое покрывало. Хаген встал за стол и оперся на него обеими руками. Амелия уселась, закинув ногу за ногу, и ленивым жестом отбросила назад золотисто-каштановые волосы. Натанель прислонился к стене, борясь с усталостью.

Попытка Давида затеряться в рядах стаи была пресечена невесть откуда взявшимся Лойгом, который словно стена встал позади него. Сжав зубы от ярости, Давид повиновался и подошел к Натанелю, который по-прежнему не обращал на него внимания. Матоля тем временем и след простыл.

Хаген обежал взглядом около сорока лиц своей стаи, среди которых были как мужские, так и женские, причем больше молодых, чем старых, поскольку что-то в демоне и стайном образе жизни мешало им прожить долгую жизнь. Большинство из них были неприметными фигурами, по-своему странно симпатичными. Обычные лица, не привлекающие к себе внимания. Глаза опущены, словно чтобы скрыть их небесно-голубой цвет. Только некоторые выделялись из этой серой массы. Очевидно, они пытались перещеголять друг друга, подражая мрачному виду Хагена.

Впрочем, сегодня вожак стаи не остановился взглядом на лицах тех, кто обычно окружал его. Он сосредоточился на тех, кто опускал глаза и от неуверенности прятался в толпу. Вместо тепла и доверия к Хагену вернулась волна привычной взволнованной настороженности, но ничего другого он и не ожидал. Он не принадлежал к числу тех лидеров, кто придает большое значение расположению и честно заработанному уважению. С тех пор как он принял руководство стаей, стало практически неважным сделать совместное пребывание в одном теле человека и волка терпимым. Для него главным было усилить свое влияние как вожака — причем за пределами стаи. Это было для Хагена необходимо.

Этим он и отличался от своих предшественников, а также от вожаков других стай города. Это стремление толкало его на увеличение охотничьей территории, чтобы удовлетворить свое непомерно возросшее за все эти годы желание убивать. Некоторые украдкой говорили о том, что во время ритуалов для него важно не удовлетворить охотничьи инстинкты стаи и усилить волка, чтобы он мог утвердиться на своей территории. Нет, все сводилось к тому, чтобы сломать демона, сделать из него что-то такое, чем он не был: кровожадным чудовищем.

Когда об этом заходил разговор, Давид предпочитал отмалчиваться. Потому что в голове тут же начинал звучать голос Конвиниуса, предупреждавшего его о том, что волк, без сомнения, является убийцей и противоестественным существом. Члены стаи, всегда презрительно говорил Конвиниус, убеждают друг друга в том, что имеют дело с чем-то, что является естественной частью их самих и имеет сходство с волком. Но Конвиниус считал волка демоном, ужасным проклятием, обрекающим на одиночество. Долгое время Давид верил ему, но постепенно в его душу закралось сомнение. Хотя он и жил, так сказать, с самого краю стаи, но мог видеть, что многие из них больше стремились к спокойствию и уюту, чем к поиску жертв.

Давид ненавидел эти размышления, потому что вообще не хотел об этом думать, равно как и заниматься своим собственным волком. Поскольку он не звал его и проводил большую часть боев без его участия, в последние годы демон проявлялся очень редко, прячась в глубине своего хранителя, словно в темной пещере. Сиротливое, прирученное существо — до сих пор. С тех пор как в жизни Давида появилась Мета, волк однозначно оживился. Его бурное восстание во время битвы с Матолем было лучшим тому подтверждением. Казалось, Мета выманила волка. Давиду часто казалось, что демон, как и он, хочет, чтобы она была рядом. То, что при мысли об этом он чувствовал уколы ревности, запутывало все еще больше. С той ночи, которую он провел с этой страстной и в то же время холодной женщиной, равнодушие, с которым он шел по жизни, куда-то пропало. Хотя отношения с Метой, несмотря на косые взгляды товарищей, казались ему подарком, живой интерес к ней собственного волка ему совершенно не нравился. Это демон виноват в том, что он уже не может устраивать собственную жизнь по своему разумению.

Когда Хаген приветствовал всех, объявляя собрание открытым, Давид изо всех сил старался не обращать внимания на рычание волка, звучавшее в ушах. По крайней мере, хоть отвращение к этому человеку они разделяли.

— В последнее время мы редко собирались, но это как раз добрый знак: все идет лучшим образом, наша стая процветает. Процветает настолько, что мы даже можем приветствовать в своих рядах новых товарищей. Тех, кто, услышав наш зов, отринул одиночество, и тех, кто перерос свою стаю.

При этих словах по залу прошелся едва уловимый гул, к которому невольно присоединился и Давид. Однако он не мог избавиться от смутного ощущения недовольства. Конечно, иногда случалось, что кто-то переходил из одной стаи в другую: проигранные бои, любовные истории… Но новичков, о которых шла речь, привлекал запах крови, подобно темному сиянию окружавший Хагена. Хотя они и стояли среди своей новой стаи, но казалось, что они сами по себе. Их это мало заботило, потому что все равно все смотрели только на Хагена, повелителя жизни и смерти в этом городе, полном жертв. Что ж, многие люди чувствовали присутствие демона и вели себя на улицах города осторожно. А при наличии фотоаппаратов, мобильных телефонов и других электронных штук все становилось сложнее. Нужно было аккуратно выбирать жертву, чтобы не привлечь внимания. А Хаген знал, как подобраться к жертвам, которыми никто не интересуется. Какие связи задействовать, чтобы привести к себе людей, имен которых никто не знает и которые не оставили в городе следов.

При мысли об этом Давид вспотел. Перед его мысленным взором возникла женщина в потрепанном платье и с растертыми в кровь ногами, спавшая на матрасе. Знать, что эта женщина существует, было ценой, которую он должен заплатить за то, что был частью стаи. В конце концов, Конвиниус постоянно втолковывал ему это — по-своему, и следы этих уроков Давид по-прежнему носил на своем теле. Тот, кто является частью стаи, принимает охоту, которой занимается вожак как представитель своих волков. Именно это и сделал Хаген, когда потребовал безымянную в качестве платы за услуги. Он загнал ее для стаи и разорвал жертву, чтобы усилиться, чтобы никакой другой стае не пришло в голову мериться с ним силами. Волк был демоном, хищником, инстинкты которого нужно удовлетворять, — в этом состояла главная задача вожака. Тот, кто отказывался от охоты, невольно выбирал одиночество. В отличие от Конвиниуса, Давид одиночества не переносил.

Похоже, внезапно охватившее его чувство стыда пробилось сквозь присутствие Хагена к Натанелю, и тот бросил на него задумчивый взгляд. Давид поспешно уставился в пол.

Хаген не обратил внимания на ворчание стаи, а даже в некотором роде уступил ему — в доказательство своей власти. Но стоило ему заговорить, как стало тихо.

— В стае ничего нельзя долго скрывать. Пожалуй, все знают, что нам нужно провести новые границы территории. Благодаря нашим, как некоторые говорят, кровавым обычаям мы стали сильнейшей стаей в этом городе. — В голосе Хагена послышалось волнение, его пальцы внезапно вцепились в меховое одеяло. — Город принадлежит нам, он — наша территория!

Абсолютная убежденность, которую он излучал, передалась стае, и атмосфера в зале словно наэлектризовалась.

Там, где стая стояла особенно плотно, Давид видел руки, рванувшиеся в стороны, чтобы коснуться соседа, тела, качнувшиеся вперед и назад, плечи и бедра, трущиеся друг об друга. Желание слиться с кем-то быстро распространялось. В толпе он увидел Янника, который стоял с закрытыми глазами, положив голову на плечо женщине постарше, и Давид подумал, что это и есть Рут. Но видел он только ее спину, потому что она стояла в объятиях мужчины. Он тоже ощутил это всеобъемлющее желание и поймал себя на том, что попытался придвинуться ближе к Натанелю, — так близко, что они неминуемо должны были коснуться друг друга. Словно прикосновение могло смягчить то странное возбуждение, которое пробудил в нем зов Хагена.

Это было признание в необходимости друг другу. Это высвобождалась присущая волку энергия, которая связывала их. Чудесное, приятное чувство, придававшее телу сил, а жизни — смысл. Эта связь была одной из причин, почему после смерти Конвиниуса Давид не отверг предложение Хагена присоединиться к стае. Он тосковал по чувству принадлежности, и неважно, насколько высокой была цена за это.

Однако прежде чем Давид действительно отдался своей потребности и подошел к Натанелю, по-прежнему в одиночестве стоявшему у стены, он снова вспомнил ту девушку. Знание цены за эту принадлежность кольнуло его.

Тем временем Амелия перебралась через стол к Хагену и, когда он снова заговорил, прижала губы к его уху, словно шепча что-то.

— Думаю, путь, на который мы вступим, ясен всем присутствующим: мы предложим Мэгги присоединиться к нам. В ближайшее время мы покажем ей, что она не в силах удержать границы. Она может, конечно, делать вид, что ничего не происходит, но мы заставим ее перестать игнорировать нарушения границы членами нашей стаи. — Хаген провел рукой по спине своей подруги. При этом он опустил взгляд, словно излагал план самому себе. — Потом посмотрим, что скажут по поводу сложившейся ситуации Саша и его стая. Будут сидеть тихо — хорошо. Начнут рычать — еще лучше. Нас много, и мы достаточно сильны, чтобы выгнать их из города. По поводу маленьких стай из пригорода беспокоиться не стоит — мы сможем заставить их не совать нос в наши дела. А со временем мы позаботимся и о них.