Возражать ему никто не стал, и он начал тихонько напевать про себя.
С точки, в которой мы находились, открывался более широкий обзор на проливы, ведущие в открытое море и к Финляндии. Окончательно рассвело, стали видны догоняющие друг друга волны с белоснежными бурунами. Окружающие острова издалека выглядели темными массами, а на востоке стремительно вставало солнце, озаряя багрянцем и золотом великолепное штормовое небо. И вот уже там, в забрызганной кровавыми пятнами вышине, черными стаями потянулись тучи, похожие на фантастических хищников; до сих пор стоит закрыть глаза — и я вижу это сумрачное, неведомо куда поспешающее воздушное шествие. Что и говорить, картина была зловещей: черные силуэты сосен на фоне тревожно багровеющего неба. Наконец крупными каплями закапал дождь.
Как будто ведомые общим инстинктом, мы развернулись и молча направились обратно к навесу — один только Мэлони что-то мурлыкал себе под нос. Впереди с ружьем, готовый выстрелить при малейшей опасности, шагал Сангри, женщины, спотыкаясь, брели сзади; я шел с ними, неся погасшие фонари.
Но ведь это была всего-навсего собака!
Да, как только начинаешь размышлять о случившемся трезво, все кажется просто-таки уникальным. У событий, как говорят оккультисты, есть души или некий жизненный потенциал, возникающий благодаря мыслям и эмоциям затронутых ими людей, так что города и даже целые страны имеют свои астральные формы, которые могут стать заметны глазу, открывшемуся для видения. Безусловно, астральная душа нашей охоты — нашей тщетной, бессмысленной, обреченной на провал охоты — стояла, затесавшись где-то среди нас, и покатывалась со смеху.
Стараясь всеми силами заглушить этот издевательский смех или хотя бы проигнорировать его, мы все вдруг разом, громко и с преувеличенной значительностью заговорили: каждый из нас во что бы то ни стало пытался опровергнуть упрямые факты, дать им естественные объяснения, вроде того, что зверь мог без труда спрятаться или уплыть прежде, чем мы успели выйти на его след. Мы говорили об этом «следе» так, будто он реально существовал, будто у нас, кроме отпечатков лап и разорванной палатки Джоан, были другие свидетельства существования таинственного зверя.
Этим ненастным утром, когда мы, усталые и все же необычайно возбужденные, укрывшись от ливня, стояли под навесом и до одури спорили, в наш круг, осторожно крадучись, проскользнул и остался меж нами призрак чего-то ужасного. Все наши версии в его присутствии казались ребяческим, лишенным всякой логики вздором. Потрясенные, охваченные пронзительным чувством нереальности, мы обменивались быстрыми тревожными взглядами, в которых застыли вопрос и отчаяние. Плечом к плечу рядом с нами, выжидая, стоял ужас. Отчетливое ощущение неотвратимо надвигающегося несчастья приводило нас в дрожь.
Не говоря более ни слова и не пытаясь ничего объяснять, прелат пошел варить кашу, Сангри — чистить рыбу, я — колоть дрова и следить за костром; миссис Мэлони увела Джоан к себе в палатку — сменить мокрую одежду и, главное, подготовить для дочери постель.
Все вернулись к своим обязанностям, но как-то слишком поспешно и неловко, а в душе каждого из нас поселились ужас и тревожное ожидание беды. «Если бы мне только удалось выследить этого проклятого пса» — вот что, думаю, было у всех на уме.
Но в лагере, где люди понимают, как важен вклад каждого, чтобы всем было хорошо и удобно, сознание быстро приходит в норму, восстанавливая нарушенное равновесие.
Весь день лил сильный дождь. Мы с Сангри сидели в своих палатках и, хотя было ясно, что трое членов семейства Мэлони о чем-то по секрету совещались, спали либо пытались навести порядок в своих мыслях. Я уже видел третий сон, когда Мэлони зашел сказать, что его жена приглашает всех на «званый чай»; ему пришлось долго меня трясти, прежде чем мне удалось проснуться.
В общем, к ужину мы опять стали вполне уравновешенными и почти развеселились. Единственное, что я заметил, — это некая подспудная нервозность: малейшего треска сучка или всплеска рыбы в лагуне было достаточно, чтобы все вздрогнули и оглянулись. Паузы в нашем разговоре случались редко, а костру мы не позволяли угаснуть ни на секунду. Ветер и дождь прекратились, но капавшая с веток вода все еще поддерживала полное впечатление ливня. Мэлони был все время начеку, без умолку рассказывал веселые истории. Потом Сангри ушел спать, а прелат задержался со мной; когда же я смешал себе стакан горячего шведского пунша, он сделал то, что, насколько мне известно, не делал никогда — тоже приготовил себе пунш, а выпив, попросил меня проводить его до палатки. По пути мы не перемолвились ни словом, но я чувствовал, что он рад моему обществу.
Под навес я вернулся один и еще долго, пока горел огонь, сидел, покуривая и размышляя. Почему — не знаю; но, во-первых, сои ко мне не шел, а во-вторых, в моем мозгу зарождалась идея, для оформления которой необходимо было успокаивающее воздействие табака и яркий огонь. Я прилег в углу огороженной скамейки, прислушиваясь к шепоту ветра и непрекращающемуся капанью с деревьев. Если бы не эти звуки, ночь была бы очень тихой, а море спокойным, как озеро. Помню, я остро чувствовал угрюмую настороженность этих необитаемых островов, столпившихся вокруг нас во тьме, — о, как мы были беспомощны и одиноки среди этой чудесной, но дикой природы!
Никаких других симптомов, свидетельствовавших, что нервы у меня на взводе, я не заметил, а этот один никоим образом не мог нарушить мое душевное равновесие. Но что-то все же произошло, и покой мой был потревожен: как раз когда я наконец собрался уйти в свою палатку и сбил угольки костра в кучу, чтобы они выгорели, мне почудилось, что за мной из-за дальнего угла загородки следит нечто темное и призрачное, сильно напоминающее голову большого животного. В середине этого нечто на мгновение вспыхнули два горящих глаза. Однако в следующий миг я понял, что это всего лишь нависшие над нашей загородкой мох и лишайник, а глаза — две вылетевшие от моих ударов по угасающим уголькам искры. Когда я на ощупь пробирался к своей палатке, мне почудилось, что между деревьями вслед за мной крался какой-то зверь. Конечно же, это была обманчивая игра теней…
И хотя уже минул час ночи, у Мэлони все еще горел свет — среди сосен его палатка казалась огромным сияющим фонарем.
В коротком временном промежутке между бодрствованием и сном, когда плоть замирает, а внутренние голоса иногда подсказывают истину, идея, которая вызревала во мне все это время, превратилась наконец в оформившееся решение, и я вдруг понял, что обязательно должен связаться с доктором Сайленсом. Странно, как это я мог до сих пор быть настолько слеп, что лишь сейчас внезапно пришел к жутковатому заключению: рядом с нами на острове таится нечто страшное и жизни но меньшей мере одного из нас грозит нешуточная опасность, слишком чудовищная, чтобы об этом думать. Вновь вспоминая последние слова доктора Сайленса на вокзале, я понял, что он готов к моему вызову и обязательно приедет.
«Если вы не вызовете меня раньше», — сказал он тогда.
Проснулся я внезапно. Что меня разбудило — не знаю, но процесс пробуждения не был постепенным, поскольку я мгновенно перешел от глубокого сна к абсолютному бодрствованию. Очевидно, проспал я около часа, так как ночное небо очистилось, высыпали звезды, а бледная половинка луны светила меж деревьев рассеянным светом.
Я вышел на воздух подышать и замер, не в силах отделаться от впечатления, что в лагере что-то происходит; взглянув в сторону палатки Сангри, находившейся примерно в двадцати футах от меня, я увидел, что ее шелковые стенки выпячивались то в одном, то в другом месте. Так, значит, и ему не спится, если он расхаживает из угла в угол.
Потом полог входного отверстия приоткрылся. Похоже, канадец, подобно мне, собирался подышать свежим воздухом — неудивительно, ведь ночные ароматы после дождя были восхитительны. Так же, как и я, он вылезал на четвереньках, и вот из-под полога высунулась голова…
ebooksa