– Thirty year old Fin, sir. Indifferently blended. With an overdose of Bon Boi…[4]
Но второй стакан я наливать не стал – следовало сохранять рассудок ясным.
– Докладывайте.
– Все происходит по нашему плану, – сказал я. – Но слишком гладко. Стоило мне заикнуться о сочинительстве, и он вывалил на меня эссе о любви. Как будто ему заранее было известно, о чем я спрошу, хотя минутой раньше я не знал этого сам.
Ломас засмеялся.
– Он написал его мгновенно, сразу после запроса. Больше времени ушло на оформление книжечки.
– Но это еще не все. В симуляции эссе казалось написанным по-гречески. На самом же деле у него английский заголовок, а остальной текст написан по-русски с учетом так называемого «однобуквенного закона», действующего в Добром Государстве. Откровенный глагол заменен на требуемый законом оборот – /е-слово/.
– И что здесь странного?
– Почему он написал эссе по-русски? Может, это намек на мои корни?
– А зачем ему намекать?
– Ну, дать понять, что он разгадал нашу игру.
– Насчет русского языка не волнуйтесь, – сказал Ломас. – Это не намек на ваш культурный бэкграунд и не провокация. Порфирий – в первую очередь русскоязычный алгоритм. И его лингвистические базы постоянно обновляются даже в симуляции. Он пишет по последним правилам. Это проявление работы исходного кода. Странно другое.
– Что? – спросил я.
– Порфирий постоянно чем-то вас угощает, чтобы усыпить. Или развязать язык. При этом происходит реальное электронное воздействие на ваш мозг. Вдруг он что-то подозревает?
– Порфирий все время что-то подозревает, – ответил я. – Он римский император. Для него это нормальное состояние ума.
Ломас кивнул.
– Это понятно. Но я говорю про него как про алгоритм. Кажется, он догадывается, что мы ведем расследование.
– Я сам про это забываю, когда возвращаюсь в симуляцию. В Риме я тот, кого изображаю, на все сто процентов… Вы думаете, он мог нас засечь?
Ломас пожал плечами. Мне вдруг стало тревожно, словно я подхватил от начальства ментальный вирус.
– А вдруг он слушает сейчас нашу беседу?