Появляется старик в лохмотьях, шатающийся и худой как скелет.
Он поднимает сухую, словно щепка, руку, и указует на него обвинительным жестом.
— Я тебя знаю, — говорит он хриплым голосом.
Росс отрицательно качает головой, чувствуя себя сконфуженным.
— Я тебя знаю, — повторяет старик. Он лысый, с белой, как снег, бородой, лицо испещрено морщинами от возраста и непогоды, а странного молочного цвета глаза расфокусированы.
— Я был там, когда ты убил его, много лет назад.
Кого убил? Росс не может заставить себя произнести ни слова, он только открывает и закрывает рот, осознавая, что остальные оборванцы не сводят с него глаз, слушая речь старика.
Старик склоняет голову, открывает беззубую пасть и тихо смеется — смех его высокий, зловещий. Этими простыми звуками он себя раскрывает. Он просто не в себе — не псих, не душевнобольной, а так, нечто неопределенное. Живет в потоке между двумя мирами, движется из одного в другой — гонимый ветром листок, не знающий судьбы своей.
— Волшебника! — бросает старик, и его голос взламывает шорох дождя. — Волшебника Страны Оз! Именно ты убил его! Я видел тебя! Там, во дворце, куда он пришел, в Изумрудном Городе, в тени Железного Дровосека! Ты убил Волшебника! Ты убил его! Ты!
Морщинистое лицо кривится, и свет в белесых глазах гаснет. Они набухают слезами. Слезы струятся по дряхлым щекам. Он шепчет:
— О, Боже мой, это был конец всего!
И тогда Росс вспоминает. Отрывистые, жгучие воспоминания, казалось, похороненные навсегда. И он с леденящей душу уверенностью понимает: старик сказал правду.
Джон Росс открывает глаза в темноте, разбавленной уличными фонарями, и позволяет памяти сна исчезнуть навсегда. Где стоял старик, раз он мог все это увидеть? Росс качает головой. Время воспоминаний, а также вопросов, которые они вызывают, пришло и ушло.
Он стоит в тени здания, что задним фасадом расположено у Оксидентал-парк в центре Пионер-сквер. Его дыхание учащается, и он силится глотнуть прохладного ночного воздуха осени, дабы унять боль в обожженных легких. Он проделал путь всего в несколько кварталов от Музея Искусств Сиэтла, из центра его деловой части. Он хромой и не может бегать, как нормальные люди, и опирается на черную трость из грецкого ореха, чтобы удержаться на ногах. Гнев и отчаяние переполнили его, когда отказали мышцы. Калека телом, умом и душой, отшельник, ищущий свою келью, он вернулся домой умирать, ибо смерть — все, что ему осталось.
Тенистые деревья парка образовали небольшие рощицы, поднимаясь над булыжной и бетонной мостовой, над кирпичными дорожками и тротуарами, накрывая тенью скамейки и урны для мусора, а также спящих на улице бродяг и бездомных. Некоторые смотрят на него, когда он отталкивается от кирпичной стены и оказывается среди них. Кое-кто медлит, прежде чем убраться прочь. На его лицо просто страшно смотреть — оно все в крови и в шрамах, одежда висит, как на пугале. Кровь струится из глубоких ран на плече и груди, несколько ребер сломано. У него внешность человека, явившегося прямиком из ада, но, говоря по правде, он как раз туда и направляется.
Краем глаза он замечает пожирателей, готовых показать ему путь, сгорбленных, с глазами-антеннами.
Была ночь накануне Дня Всех Святых, и он готов был встретиться лицом к лицу с главным из своих личных демонов.
Его ум блуждает в лабиринтах знания. Он пересекает открытое пространство из камня и бетона, думая о более зеленых местах и временах, о запахе травы и лесном воздухе, утраченных навсегда, как и надежды на то, что когда-нибудь он снова станет нормальным человеком. Росс получал все, что нужно, путем лжи или полуправды и убеждал себя: мол, это нормально. Он не может больше слушать звучащие голоса. Но ему не удается не обращать внимания на брань и предупреждения. Все его предали.
Он внезапно останавливается посреди залитой светом улицы и смотрит на темнеющие шпили города. Лица и голоса вернулись к нему мешаниной звуков и образов. Саймон Лоуренс. Эндрю Рэн. О"олиш Аманех. Госпожа. Овэйн Глиндуэвр. Нест Фримарк. Стефани.
Его руки сжимают посох, и он ощущает, как под ладонями пробуждается энергия магии. Энергия сохранения. Энергия разрушения. Различие всегда казалось громадным, но теперь оно ничтожно мало.