Городские ведьмы

– Понятно. И как, понравилось?

– Да.

Таня закрыла глаза. «А туда только зверем или птицей и когда свой дом чужим станет». Когда?

– Устала я, баба Зина. А спать не хочу. Сколько времени? До утра долго?

– Так уж утро. Девять. Пойдем завтракать.

– Долго я… А показалось – миг.

– Долго. Поэтому и устала. Поживешь недельку, пока мазь не кончится, – научишься силы распределять.

– А потом, когда кончится? Как же я тогда?

– А потом тебе мазь будет не нужна, Танечка… Для другой ведьмы ее варить станешь… Когда время придет…

Юлька открыла глаза через три часа. Сама. Сидела под одеялом, обняв коленки, и загадочно пялилась на Таню сияющими глазами. Потом резко встала и с удовольствием потянулась, похрустывая суставами. Неожиданно засмеялась чему-то своему и важно произнесла:

– А мир-то един! И нет в нем ничего лишнего! Даже жир для чего-то нужен!

И звонко шлепнула себя по голому пышному заду.

Глава седьмая

Воздух…

В каждом доме свой особенный воздух. Это Марьяна Шахновская заметила давно. Даже не воздух, а ветер. Правда, ветер живет не везде. Есть такие дома, в которых только воздух, и он неподвижен, едва-едва колышется в такт дыханию города. Это не значит, что дом умер, просто он живет очень медленно, а скорее всего, просто спит. Дом состарился. Он экономит силы, ему хочется постоять подольше и хоть изредка одним окном смотреть, как меняется вокруг мир. Есть и мертвые дома, но их мало. Для того чтобы дом совсем умер, надо, чтобы в нем надолго перестали жить люди, а это сложно. Люди – существа странные, бесконечно разные, поэтому и жилища себе выбирают под стать. Даже в остове под крышей с больными окнами, забитыми фанерой, а то и просто пустыми, как глазницы потемневшего от времени черепа, изредка ночуют те, кого называют бездомными или бомжами. Дому это не важно, когда одинок – рад любому жителю. Тогда-то он и оживает… Но таковы только старые здания. Марьяна заметила, что панельные многоэтажки редко обладают индивидуальностью, и воздух в них сходен, как планировки квартир. Хотя и среди них попадались уникальные типы с характером. Чаще с плохим. Монументальные здания старого города совсем другие. Они рождались в головах архитекторов поштучно, а не сериями, сначала долго были замыслом, потом чертежом, потом медленно обтекали плотью кирпичей, и каждый кирпич держал в руках человек. В ходе строительства дома очеловечивались. Кто-то умный, кто-то добрый, а кто-то скуповат… разные. Марьяна с детства воспринимала их как старых знакомых. Узкие улочки центра были ее детской площадкой. Она росла в каменном мешке нынешнего Центрального, а когда-то Смольнинского района, обрастая его легендами, как лодка ракушками. В том числе и семейными. Отсюда тянулись ее корни. В виде прадеда кондитера, и прапрадеда булочника, и уютной, небольшой, по меркам прародителей, пятикомнатной квартиры на Таврической на самом последнем этаже. Две комнаты на башню «Водоканала», остальные во двор. В выцветшей от времени картонной папке бережно хранилась семейная реликвия – купчая на имя прадеда. Стоило ли говорить, что уплотнили их быстро? Только бабушка еще немного помнила, как выглядело родовое гнездо, имевшее одного хозяина. Марьянино детство, детство ее мамы было на 100% коммунальным. Со ссорами, склоками и очередью в ванную. Только младшей сестре повезло: она прожила с ними меньше года, старая квартира была для нее всего лишь местом, куда ходят в гости к бабушке и старшей сестре. Жили они более чем скромно. Денег хронически не хватало, первый брак у матушки не задался, с отцом разошлись рано, от алиментов гордая мать отказалась, а отец не настаивал. Так, помогал иногда, от случая к случаю. К Марьяне он относился спокойно, на грани безразличия, впрочем, как и к другим детям в новой семье. Но она не переживала. Равнодушие оказалось вполне взаимным. У них в семье вообще телячьи нежности не слишком уважали, особенно мать, впрочем, маленькую Марьяну это не угнетало. Ласки хватало от бабушки. Девочка жила в своем мире. Вечно занятые родственники, мама работала на Ижорском заводе, возвращалась поздно, бабушка – гардеробщицей в бане, а потом в женской консультации – это же хорошо, свобода! Можно гулять по вечерам… Да и днем тоже, сделай уроки и лети куда хочешь. Лишь бы отметки хорошие в дневнике стояли, одежда постирана, ботинки почищены. А с этим у девочки все в порядке. Так что Марьяна, как газон в Таврическом саду, однажды засеянный хорошим садовником, росла без особых усилий. Поливали и подстригали, вот и все. Впрочем, привычка к самостоятельности помогла ей спокойно пережить и второй брак матери, и то, что с рождением сестры семья распалась еще раз. Через год, после того как появилась маленькая Валя, мать и отчим получили «двушку» от завода и уехали в Купчино. Марьяна осталась с бабушкой. Не было смысла менять школу, и вообще… бабушка не слишком жаловала нового, к тому же иногороднего зятя… В общем, так получилось. Она даже толком не успела привыкнуть к своей маленькой сестричке. И впоследствии они не сблизились. Отчим молодой, моложе матери, и к Марьяне совершенно равнодушен, бабушка на зятя смотрела косо… Не было никакой связующей теплоты между старой частью семьи и новой. Мать очень боялась, что и этот брак не сложится, и во всем стремилась угодить мужу. Бабушка раздражалась. Они ссорились. Новая квартира стала выходом из положения. Мать вздохнула с облегчением. А когда бабуля настояла на том, чтобы Марьяна осталась жить с ней, обрадовалась еще больше. Всем было удобно, никто не пожалел. «Каменный мешок», покинутый матерью с отчимом, остался для бабушкиной внучки сборищем старых знакомых. Можно даже сказать, друзей. Ее привычным миром, который она много лет раскрашивала радугой своих фантазий. Наверное, она и стала заниматься недвижимостью, потому что ей нравилось разговаривать с домами. Она их чувствовала. Или ей это казалось? И квартиры чувствовала, потому что у каждой квартиры как у маленькой частички дома свой ритм жизни, свой характер, своя готовность к переменам. Иногда квартире надоедали склочные хозяева-коммунальщики, и она искала себе настоящего друга. Тогда расселялась и продавалась быстро. Иногда, как сварливая тетка, квартира просто купалась в дрязгах и раздорах и могла не продаваться годами, пока не находила себе семью с такими же характерами, как у бывших жильцов. Только побогаче, чтоб привести себя в порядок. Эти свои открытия Марьяна копила, как разноцветные камушки, привезенные с моря, и хранила далеко от подруг и коллег по работе. В ее среде люди черствели быстро. Год, другой, и любой человек, связавший себя с недвижимостью, становится прагматичным, приземленным и очень нервным. Марьяна с легкостью узнавала коллег на улице по одному только оценивающему взгляду. Если с такими начать рассуждать про дыхание города и дух дома, мигом прослывешь ненормальной и растеряешь контакты. Своими наблюдениями она делилась только с мужем. Коля ее понимал. Художник-дизайнер может позволить себе быть слегка ненормальным. Поэтому муж тоже видел дух квартиры или дома, когда создавал свою мебель. Заказчикам она нравилась. Они неизменно удивлялись, как это Николаю удавалось воплотить их мысли в эскизы и предметы. Никому не приходило в голову, что не они выбирают мебель, а дом. И что он тоже выбрал их, притянул… И не только их, а всех, кто живет в нем и будет жить. Может, в этом и крылся секрет ее удачливости, что она видела тайную, скрытую суть «объекта недвижимости»? Может быть. Она никогда не бралась за продажу квартиры, отторгавшей ее или не готовой принять перемены. И причина ее нежелания браться за тот или иной проект таилась не в людях, а в месте их обитания. Зачастую приходилось отказываться от милейших интеллигентнейших продавцов и соглашаться на закаленных бойцов коммунальной кухни, потому что она видела – пространство готово освободиться от одних жильцов и принять других. Иногда у нее случался роман с домом, где одна за другой расселялись квартиры, и жильцы передавали ее друг другу, как переходящее красное знамя, символ победы в социалистическом соревновании. Или как талисман. Так у нее случилось с офицерским домом, стоящим во дворе за консульством Литвы, на Большой Дворянской. Именно ей выпало дежурить в агентстве, когда позвонили по одному из раскиданных стажером объявлений, попросили прийти посмотреть квартиру – оценить возможность разъезда. Волнение она почувствовала уже на лестнице. Глядя на широкие ступени, удобные спокойные лестничные пролеты, Марьяна подумала, что в этом подъезде была бы к месту ковровая дорожка, консьержка с вязанием и цветы на широких мраморных подоконниках. Их, кстати, недурно было бы очистить от невзрачной, песочного цвета краски и отполировать. В этом доме жил ветер. Она ощущала его легкое и свежее дыхание, и сам дом, хоть и не блистал пышностью фасада, был статен и крепок, как молодой пехотный гвардейский офицер царской армии. Как выяснилось впоследствии, в фундаменте дома не обнаружилось ни трещины, ни осадки. Жильцы рассказали, что все их попытки добиться расселения через капитальный ремонт потерпели фиаско – обследования показали: дом даст сто очков вперед модным новоделам из дешевого кирпича с соляными разводами по стенам, что выросли как грибы на пустырях Петроградки.

Квартира, в которую Марьяну пригласили, тоже оказалась удивительной планировки – в форме вытянутого восьмиугольника. Свет переходил из одной комнаты в другую согласно времени суток. И квартир на лестничной площадке было всего две, каждая – зеркальное отражение другой. Гармоничные, светлые, удивительно открытые к переменам. Ветер дома с ее приходом окреп, словно готовился стать ураганом. Марьяну втянуло в этот поток, и она только успевала поворачиваться, обходя подводные камни и водовороты, как опытный гребец-слаломист на юркой байдарке. Она наблюдала, как одна за другой квартиры притягивали к себе новых основательных и спокойных хозяев, ей не хватало сил, чтобы обработать всех желающих разъехаться, пришлось отдать часть подъезда знакомой девочке из другого агентства, она тоже приглянулась дому. Та потом честно выплатила Марьяне комиссию. Не более чем через год на лестнице уже шел ремонт, обустраивалось место для консьержа. Роман с «объектом недвижимости» получился бурным и счастливым. Теперь, проходя по Большой Дворянской, она непременно заглядывает во двор поздороваться с домом.

Впрочем, общение с домами, да еще, естественно, и получение комиссионных – вот, пожалуй, и все приятные моменты, согревавшие Марьяну в ее странной работе, а правильнее сказать, в участи агента по недвижимости. Участи незавидной, можно даже сказать, собачьей. Почему? Прежде всего из-за людей. В каждом агентстве недвижимости следовало вывешивать видоизмененную цитату из М.А. Булгакова: «Клиенты – люди неплохие, только квартирный вопрос их несколько испортил…» И это чистая правда, потому что за всю свою долгую практику Марьяна встречала единицы людей, сохранивших достоинство и человеческое лицо, покупая или продавая недвижимость. Она помнила их всех, они заносились в Красную книгу «Хороших людей» на золотую страницу ее памяти, и если бы агент Шахновская владела даром слова, обязательно бы написала что-то вроде учебного пособия: «Как купить (продать) квартиру и остаться человеком».

Глеб Титов в список достойных клиентов не попадал. Капризен, не понимает, чего хочет, не слишком адекватно оценивает свои финансовые возможности. Требования завышены. Но это Марьяна поняла еще при первом знакомстве. Она поняла про него все, что нужно понять для работы, даже то, что он плохой человек. Не слишком порядочный, нервный, ломаный и что ее любимый старый город не примет его за те деньги, что он может предложить. Она все это понимала, но продолжала показывать ему квартиры, находя варианты даже на ту сумму, которой располагал Глеб. Она просто хотела его видеть. И они виделись, с каждым новым вариантом все больше и больше втягиваясь в эту опасную для Марьяны игру. Она начинала нервничать задолго до встречи, постоянно ходила с алыми щеками, как будто выпила крепкого кофе и у нее разыгралась аллергия. Но кофе не было, а аллергия была. На любовь. Можно ли любить заведомо плохого человека? Глупый вопрос. Но еще месяц назад Марьяна ответила бы на него, ничуть не сомневаясь: «Нет». А оказывается, «да». Оказывается, можно любить любого. Даже злого, нервного, капризного Глеба с его перепадами настроения, с его глупым подростковым кокетством. Один день мучает, другой гладит. Подарит букетик поздних астр, цвета вечернего неба над заливом, а потом позвонит по телефону и нахамит, грубо попеняв за нерасторопность и плохие варианты. И все это на фоне ее любимого «живого города», где каждый дом отвечает ей своим особым дыханием. И совершенно не с кем поделиться свалившейся сладкой мукой. Юлька осудит, обзовет дурой, а Глеба – козлом. Тане – стыдно. Ну как это прийти и сказать: «Таня, я влюбилась в твоего любовника! Что мне делать?» Полное безумие. Раньше она всем делилась с Колей, но сейчас… Хорошо, что у мужа нет на нее времени: большой заказ, еле успевает. Старшенький вовсю помогает. Уже первые выплаты позволили рассчитаться за новую квартиру для бабы Люси. Скоро сдадут дом, и можно будет переоформить последний островок родового гнезда на его настоящую хозяйку, Марьяну. Когда-то эта квартира принадлежала ее прадеду, потом пришли смутные времена и… Бабка Люся прибилась в блокадные годы, и прабабушка, работавшая в госпитале, в свое время спасла ее от смерти. Людмила Петровна этот старый должок помнила, может, поэтому она так долго ждала, когда Шахновские наберут денег на квартиру. Не пыталась «толкнуть» комнату в квартире на Таврической выходцам с Кавказа. Или привести «настоящего» агента из «крутого» агентства, чтобы «он расселил наконец» этот «старый сарай», как предлагала ее скандальная Светка. Племяннице не терпелось обзавестись дополнительной площадью для сынули, но баба Люся или сохраняла остатки благородства, или просто блюла свой интерес. Второе более вероятно, потому что Марьяну она знала с пеленок и доверяла. Светка же, несмотря на то что «кровиночка», даже на родственный взгляд, была, по мнению ее тетки, намного глупее и авантюрнее. Старушка это прекрасно понимала, не зря же настаивала, чтобы новую квартиру оформляли на нее, а не на племянницу. И уж тем более не на внука. Точнее, на внучатого племянника. Ей она обещала после отписать. Все эти «па» домашнего «Марлезонского балета» немного разбавляли коньяк Марьяниных чувств. Она отвлекалась, но все равно яркая и шумная ветрами осень кружила ей голову. Марьяна старалась придумать себе побольше дел, чтобы не жить ожиданием. От встречи к встрече, от показа к показу. Возила бабку Люсю со Светкой смотреть квартиру, подбирала обои и линолеум, чтобы они пришлись по вкусу старой и молодой капризницам. Искала рабочих, чтобы привести квартиру в жилой вид, ее, как водится, сдавали «голую» – одни стены. Проводила внеочередные собрания в своей агентской группе, ходила со стажерами на просмотры, но все равно жила как наркоман – от дозы до дозы. Даже попыталась напиться: купила бутылку «Букета Молдавии» и шоколадку и поехала на Крестовский остров, выбрала укромный уголок и тихо вылакала всю бутылку одна, заедая шоколадом. Хмель не пришел. Пришло пьянящее ощущение свободы и непонятного бесконечного счастья. Хотелось любить всех, весь мир и благодарить, благодарить вселенную за то, что послала ей этого капризного красавца, который вот-вот разрушит ее мир, такой простой и гармоничный. С говорящими домами, с Колей, мальчиками, любимой старой квартирой, подругой, принципами, совестью, со всем тем, что составляло живую ткань ее жизни. И, самое страшное, что этого становилось не жаль! Все обесценивалось рядом с человеком, что не задумываясь бросит ее, когда придет новое чувство. И будет прав. По-своему.

Марьяна сидела до глубокой темноты на берегу гребного канала, пока холодный ветер не выдул из головы остатки безумия. Потом поймала такси и поехала домой. Дома она жадно съела заботливо оставленные котлеты и залезла под одеяло к Коле. Муж проснулся, поцеловал ее в нос. Засмеялся:

– О, Марьяшка, а ты пьяная! Сделку отмечали?