— Чего?
— На горшок попросился. Сам! Проснулся часа в два и кричит: «Ната, Ната!». Ну, ты же знаешь, как он умеет.
— Угу. И дальше что?
— Я его спрашиваю, чего тебе, Вов? А он мне отвечает: «Писать». Представляешь, сам проснулся и попросился! Здорово?
— Здорово. Молодец, Вовка. Нужно ему купить что-нибудь.
— Я тоже так думаю. Ну, оделась? Пошли домой. В гастроном только зайдём, мне купить кое-что нужно. Я завтра пирог печь буду, праздник всё-таки.
— А какой? С клубничным вареньем?
— Точно.
— Мой любимый.
— Я знаю. Потому и пеку. Я ведь не очень пироги люблю, ты знаешь. Папа тоже, ему всё равно какой. А мальчишкам нельзя много. Так что будешь помогать есть.
— Это я могу. А газировка будет?
— А ничего не склеится?
— Не склеится. Так будет? Я пирог с газировкой люблю.
— Тогда сама от гастронома её нести будешь. А то мне тяжело. Понесёшь?
— Спрашиваешь. Конечно, понесу.
— Эх ты, сластёна. Чего встала в дверях, проходи!
— Наташ, тут дождик.
— Боишься растаять? Сахарная ты моя…
Глава 20
Я опять прославился на весь Союз. Снова попал в газету и опять-таки в «Правду». Правда, теперь не в обычную, а в пионерскую. Зато на этот раз меня там не упоминали вскользь, а вся статья была про меня. И напечатана она была на первой странице. Вернее, там она начиналась, а продолжалась на второй. А ещё на первой странице газеты была напечатана фотография моей улыбающейся тушки в пионерском галстуке. Помню, меня минут тридцать мурыжил фотограф из «Пионерки», когда делал этот снимок. Он штук десять различных вариантов меня красивого снял. А после фотосессии было ещё и интервью. Дотошная въедливая тётка два часа мучила меня вопросами о том, как я дошёл до такой жизни.